Костёр 1975-01, страница 50

— Отдам, — усмехнулся тот. — Миллиончика за три.

Юрий Игнатьевич тогда должным образом оценил внезапно проявившееся чувство юмора у Питирима и долго хорошо хохотал. После полетов над пустыней Гоби у Четверкина появился вкус к доброму смачному хохоту. Впрочем, в те времена в стиле были именно хохотливые белозубые пилоты.

Юрий Игнатьевич хотел вообще-то как-то чем-то расшевелить Кукк-Ушкина, как-то пробудить его к нормальной жизнерадостной жизни, изгнать из него дух наживы, может быть, подружиться даже, чудачить вместе. Все было тщетно. Питирим близко к себе не подпускал и только усмехался многозначительной надменной и неприятной усмешкой.

...Потом началась подготовка к воздушному штурму Арктики, а вскоре и сам штурм, и Юрий Игнатьевич забыл Питирима Кукк-Ушкина на долгие годы, а потом и вовсе забыл. Он любил только приятных добрых чудаков, а чудаков отталкивающего свойства даже и чудаками не считал, милостивые государи...

Четверкин заканчивал свой рассказ, прогуливаясь по тихой набережной канала вдоль фасада серого дома, и Гена, внимая ему, прогуливался рядом. Друзья, разумеется, и не подозревали, что сверху сквозь июньскую листву за ними наблюдает узкое и желтое лицо, похожее на тусклый фонарь прошлого века.

— Дружище Юрий Игнатьевич, а вы не можете вспомнить тот портрет, под которым стоял сундучок? — спросил Гена.

— Там было очень темно, а портрет темный, написанный не позднее семидесятых годов девятнадцатого века, дружище Гена. Кажется... синий морской мундир... два ряда серебряных пуговиц... по-моему, низший офицерский чин... и неотчетливое желтое лицо, словно керосиновый фонарь... должно быть, живописец был не особенно искусен, да и краски не самого отменного качества...

— Морской мундир... — проговорил задумчиво Геннадий.

Прославленная интуиция пионера Страто-фонтова плеснула хвостом, словно проснувшаяся щука.

— Что ж, давайте поднимемся в бельэтаж,— предложил Юрий Игнатьевич. — А вдруг, на наше счастье, Кукк-Ушкин еще живет здесь, и в сундучке все еще что-то стучит, а цена упала хотя бы в десять тысяч раз?

Они поднялись на площадку и позвонили. И сразу же услышали неприятный голос.

— Кого-с?

— Это он! — вскричал Четверкин. — Питирим, открой! Это я, Юрий Игнатьевич Четверкин, который покупал у тебя американскую радиальную пружину «зан-тар»!

Два глаза смотрели на пришельцев сквозь дверь, один сверху — человеческий, другой снизу — собачий. Разницы по сути дела не было никакой. Слышалось сдавленное рычание.

— Проходимцы, проходите прочь! — послышалось из-за двери.

— Товарищ Кукк-Ушкин!—взволнованно заговорил Гена. — Дело чрезвычайно гуманистической важности. Из глубин мирового эфира пришел сигнал «SOS». Мы не проходимцы. Я пионер Геннадий Стратофонтов, потомок известного путешественника.

— Ха-ха, — послышалось из-за двери. — Семя Стратофонтовых вымерло еще до 17-го, а Четверкин, ха-ха, испарился в местах настолько отдаленных, в коих и Макар подох со своими телятами. Ха-ха!

— Что за вздор!! — воскликнули друзья.

— Ввв-ззз-доррр! — рявкнуло из-за двери.

— Питирим Филимонович и вы, Онегро, вглядитесь! — моляще сказал Четверкин. — Неужели вы меня не узнаете?

— Сокола Четверкина вижу парящим в небе, а в вас, пожилой проходимец, не нахожу даже отдаленного сходства, — проскрежетало и прорычало из-за двери. — Уходите, не мешайте Процессу, а то в милицию позвоню.

Юрий Игнатьевич безнадежно махнул рукой и отвернулся с явно обескураженным видом. Вряд-ли кому-нибудь понравится, если в нем не узнают прежнего сокола и назовут пожилым проходимцем. Однако Гена ободряюще подпихнул старшего товарища локотком и заговорил вдруг совершенно неожиданным и несвойственным ему голосом маленького хитреца и проныры.

— Вы нас не поняли, сэр. Мы к вам не на чашку чая, сэр. Воспоминания о прошлом не входят в наши привычки, сэр. Радиальная пружина «зан-тар» не будет предметом разговора, сэр. Мы просто хотим у вас кое-что купить, сэр.

В ответ на эту хитроумную, достойную Одиссея тираду неожиданно последовало благожелательное молчание. То ли обращение «сэр» пришлось по душе Кукк-Ушкину, то ли слово «купить» вызвало в нем привычный прилив положительных эмоций.

— Что? Что? Что? — вполне по-человечески протянул из-под двери Онегро.

— Мы хотим у вас, сэр, купить сундучок, в котором что-то стучит! — с бьющимся сердцем произнес Геннадий.

— Три миллиона! — немедленно рявкнули в ответ, и после короткой паузы послышался саркастический хохот, а из щелей старой двери повалил разноцветный пренеприятнейший дым.

Друзья, к сожалению, не заметили, как на другом берегу канала появился престранней-шего вида иностранный турист. Это был солиднейший господин с мясистым загривком, с бобриком седых волос, с драгоценным камнем в ухе. Это был, откровенно говоря, мультимиллионер, буйвол мясной индустрии Адольфус Селестина Сиракузерс.

Легко вогнав меж гранитных плит спицу ярчайшего зонта, он поставил под зонт мольберт, раскладной стул и уселся, выставив пунцовое пузо. Эдакий, видите ли, свободный художник.

46