Костёр 1975-01, страница 61

гал клювом за платье. Мне нравилось кормить его отдельно. Гога всегда делился со мной. Возьмет булку в клюв, на меня смотрит: «Ешь тоже!» Мне смешно, а он шипит, что-то мне на лебедином языке говорит, только очень тихо. Наверное — «ешь тоже и не уходи».

Иногда мы гуляли по дорожкам парка. Гога собирал мелкие камушки и проглатывал их. Птицам они нужны вместо зубов: пищу в желудке перетирать. Если мы подходили близко к клеткам с хищниками, Гога волновался: ерошил перья, вставал передо мной — не пускал. Как отойдем на безопасное, в его понимании, расстояние, он поворачивался к хищникам и ругался. Шею вытянет, шипит: «Мол, такие, сякие, вредные, кровожадные». Покричит, крыльями похлопает, а потом на меня строго смотрит: «Не рискуй зря, глупая».

Относился он ко мне трогательно, как к птенцу. Нащиплет травы, мелко, словно ножом нарежет. К ногам моим положит. Пока я эту траву не спрячу за спину, будто съела, он ни травинки не проглотит. А потом он и совсем пастись перестал. Я траву спрячу, а он все равно не ест. Камней наберет, передо мной разложит. Смотрит на меня внимательно, трубит, волнуется. И я догадалась. Это раньше он обучал меня, а теперь, по его расчетам, я сама должна пищу добывать.

Как-то мимо нас с Гогой пробежал лисенок, удравший из клетки. Он шмыгнул в кусты и затаился. Я бросилась за ним в надежде поймать. Но куда там. Лисенок только хвостом махнул, удирая в глубь парка. Я смотрела

ему вслед, но, услышав за спиной странные звуки, оглянулась. Ко мне неуклюже бежал Гога. Он раскинул крылья. Одним крылом закрыл мои ноги, а вторым ударил по кустам. Он бил долго и успокоился только тогда, когда на кусте почти не осталось листьев и стало видно, что лисенка там уже нет. Я присела перед Гогой на корточки. Он долго приходил в себя. Тяжело дышал и вздрагивал. Потом затих и стал перебирать мои волосы клювом.

Неожиданно мне пришлось надолго уехать из города. Я часто вспоминала Гогу, скучала. Вернувшись, сразу же побежала в зоопарк. Было воскресенье. Вместе с сотрудницей зоопарка — моей подругой, мы, разговаривая, шли вдоль изгороди лебединой речки. Невозможно было пробиться сквозь стену посетителей, чтобы увидеть Гогу. Дойдя до тупика, мы услышали крики, лай, рычание собаки. Закричала женщина — я разобрала слово «лебедь». Мы с трудом прорвались сквозь толпу. Собака у забора трепала лебедя. Мы с подругой оттащили ее, и я перенесла тяжелую птицу на безопасное место.

Лебедь был растерзан, ощипан до безобразия, но не ранен. Он скоро пришел в себя. И вдруг стал радостно трубить и кланяться, рассказывая мне, как он здесь жил и скучал. Он говорил, говорил свои лебединые слова.

— Значит, это он к вам бежал вдоль решетки? — спросил кто-то в толпе.

Я не ответила. Я слушала, что рассказывал мне Гога.

Рисунки И. Чарушина

57