Костёр 1976-03, страница 61

Среди многих лукавых и мудрых рассказов есть у него — «Молодой человек, удививший сторожа».

Герой этого рассказика — самый обыкновенный парень, после споров с тупым и упрямым сторожем, улучив момент, с поразительной легкостью устремляется в небо, всего лишь покрутив для этого в воздухе рукою в желтой перчатке.

— Ишь ты! — говорит (очевидно, с огромной завистью) сторож, удаляясь в свою сторожку... На этом повествование и кончается.

Тема свободно парящего в воздухе человека была всегда очень важной для Хармса. Он любил рассуждать о полетах в будущем, а также считал, что учеными до сих пор не исследована (пока еще глубоко затаенная) способность человеческого организма летать — левитация.

Совершенно серьезно рассказывал он об опытах известного московского художника Татлина (впоследствии ставшего конструктором самолета «ЛЕТАТЛИН»).

— Представьте себе, — говорил Хармс так убедительно, словно сам был свидетелем успеха своего московского друга, — в полнейшей тишине Владимир Евграфович ложится навзничь на ковер, отключается от посторонних дум, затем в невероятном усилии сосредоточивает свою волю и... постепенно отрывается от пола, поднимаясь ныне уже на 12—15 сантиметров...

В этих запальчивых рассказах Даниила Ивановича не было и тени какого-то суеверия или мракобесия. Просто был он великим мечтателем (таким же, как В. Е. Татлин )и верил в неограниченные способности человека.

— Ведь не случайно же, — доказывал он,— художники всех, времен изображали летающих людей. Вспомните хотя бы фрески Ватикана или картины современного нам Шагала... Да и во сне мы летаем, испытывая несказанное счастье, не потому ли, что чувствуем полную раскованность и сознаем, что мечта о свободном полете уже свершилась!..

Многое можно было бы рассказать о разнообразии интересов Хармса. О его высоком вкусе в литературе, музыке, в искусстве.

Однажды во время застольной беседы он разделил чертой сверху вниз листок бумаги и предложил заполнить (только быстро, не раздумывая) две графы. Требовалось перечислить за одну минуту — слева то, что очень любишь, справа — наоборот. Надо было припомнить самых любимых людей искусства, их произведения, вкусные вещи, — словом, все что угодно.

Уж не помню, что там настрочил я, а у Даниила Ивановича выглядело примерно так:

ОЧЕНЬ ЛЮБЛЮ: Гоголя, Чехова, Рабле, Генделя, Баха, Моцарта, Козьму Пруткова, Зощенко, бродячих кошек, Георга Гросса, грецкие орехи, краски Конашевича и Ю. Васнецова, печеную картошку, лохматых собак, старинные книги...

ТЕРПЕТЬ НЕ МОГУ: Трескучую музыку Вагнера, статую Лаоко-она, соевую колбасу, картины Маковского и Клевера, галстуки-самовязы, запах карболки, карточные игры, стихи Бальмонта и Щепкиной-Куперник, гремучих змей, вегетарианскую кухню и гнусавые патефоны...

Я чуть было не упустил заметить, что список слева начинается у него с имени Пушкина. И казалось бы, ну что общего у поэта Хармса, как известно, шутейного, мальчишеского, озорного, — с классической пушкинской музой.

Но если бы вам довелось хоть раз услышать, как проникновенно сильно, с каким огнем читал стихи Пушкина этот «легкомысленный шутник»!

Уж на что казалась мне «запетой», зачитанной в лоск еще на школьной скамье и даже скучной «Песнь о вещем Олеге», а в чтении Хармса дивное это стихотворение вдруг расцвело и засияло первозданным блеском, как будто смыло с него налет хрестоматийной за-саленности. И дело вовсе не в том, что чйтал Даниил Иванович как-то «красиво», как читают артисты со сцены... Вовсе нет. Просто, читая, он бережно и внимательно развертывал перед вами полотно любимого художника, останавливаясь, чтобы показать крупным планом живописные детали, любуясь, словно отборными жемчужинами, достоинствами волшебного пушкинского стиха.

А еще вспоминается — с каким душевным волнением, словно речь шла о его собственной судьбе, читал он строфы «Медного всадника», особенно сцены наводнения. Пушкина почитал он за своего первого учителя, изучал его творчество и всегда преклонялся перед светлой памятью великого поэта-

Максим Горький сказал однажды в беседе с литераторами, что писать для детей надо ЗАБАВНО. И как же радостно видеть, что произведения Хармса — забавного стихотворца, сработанные замечательно прочно, живут и сейчас полной жизнью и не меркнут вот уже почти сорок лет!

В его стихах отражена кипучая и обаятельная личность самого поэта, в них начисто отсутствует шаблонность и скука, и вы не найдете у него вялой, неточной, лишней строки.

Стихи Хармса неизменно удивляют своеобразием и новизной...

Борис СЕМЕНОВ