Костёр 1976-08, страница 7

цельнометаллические вагоны с белыми табличками на боку. В окнах видны люди. Кто лежит на верхних полках и смотрит в окно, кто ест за столиком, кто в книжку уткнулся. Лица рассмотреть невозможно, какие-то бледно-желтые пятна.

Пронесется пассажирский, помаячив напоследок вытянутым вверх черным проемом последнего вагона с красным фонарем, и исчезнет в сиреневой дали, где рельсы снова сходятся в одну блестящую точку. Еще некоторое время будет остро пахнуть паровозным дымом. Да-леко-далеко разнесется над притихшим лесом продолжительный прощальный гудок. И станет тихо. Лишь с высоких потревоженных сосен, что у самого полотна, долго будут сыпаться вниз желтые иголки да теплый рельс, если к нему приложить ухо, будет тоненько и мелодично звенеть.

С Парамоновым Серенький познакомился этой весной, когда на их участке ремонтировали путь: снимали старые износившиеся рельсы и вместо них устанавливали новые с железобетонными шпалами. Несколько дней окрест разносился стук молотков, лязг железа, людские голоса. Серенький-с утра до вечера крутился возле рабочих, но они на него почти не обращали внимания. Да у них и времени не было: нужно скорее отремонтировать путь — и дальше!

Пассажирский остановился напротив будки — работники не успели к приходу поезда закрепить болтами рельсы—и машинист соскочил с железной подножки, чтобы поторопить их, хотя и так было видно, что они стараются изо всех сил.

Парамонов был высокого роста, широкоплечий и серьезный. И еще, на что обратил внимание Серенький, очень чисто одет. Обычно машинисты ездят в замасленных куртках и мятых фуражках, а на Парамонове все было опрятное, фуражка новая с белыми шнурами и блестящим лакированным козырьком. Поговорив с бригадиром в оранжевой безрукавке, Парамонов подошел к ним. Наверное, он был не очень разговорчив, потому что долго молча смотрел на мать, и в глазах его росло удивление. Мать первой отвела взгляд и стала сворачивать и разворачивать красный флажок, и Серенький заметил, что на щеках ее вспыхнул румянец. И тогда машинист перевел взгляд на мальчика.

— Волков не боишься?— спросил машинист.

— Волков? — удивился Серенький. — Я их ни разу не видел.

Парамонов закурил длинную папиросу, повернулся к матери:

— Замечаю, давно вы тут?

— Сыну было два года, когда сюда перебрались, — ответила мать и зачем-то взъерошила Серенькому густые соломенные вихры.

— Давай познакомимся, — протянул ему большую руку машинист. — Парамонов.

Мальчик растерялся — ему еще никто из взрослых не протягивал руку, — однако осторожно ухватился за широкую ладонь сразу двумя руками.

— Серенький, — тоненьким голосом сказал он и шмыгнул носом. Ему самому не понравилось, какой у него голос. Для пущей солидности откашлялся и сплюнул себе на сандалету.

— Кто-кто? — переспросил машинист.

— Серенький...—растерянно повторил мальчик и покосился на мать, дескать, такой большой, а не понимает...

— Какой же ты серенький? — улыбнулся машинист, сразу показав все свои крупные белые зубы. — Ты яркий, как цветок ромашки... Значит, Сергеем тебя величают? Выходит, мы тезки с тобой, а? Меня тоже Сергеем зовут.

— Парамонов, прокатите на паровозе? — осмелел Серенький. — Я ничего трогать не бу-ДУ-

— При одном условии: ты позабудешь, что когда-то был сереньким. Ты теперь Сергей... Как по батюшке-то?

— У меня нет батюшки, — ответил Сережа. — Только мама.

— А где же твой... — Парамонов взглянул на мать и осекся. Когда он снова повернулся к Сереже, лицо у него было виноватое. — Я прокатил бы тебя, тезка, а как мать? — И он снова посмотрел на нее.

7