Костёр 1976-08, страница 8

— Мам, можно? — умоляюще взглянул на нее и Сережа.

— О чем вы тут толкуете? — нахмурилась мать. — Это же поезд, а не автобус, который можно где угодно остановить...

— Я завтра поеду с утренним и привезу его, — сказал Парамонов.

— Не потеряюсь я, — ввернул Сережа. — Ты говорила, надо купить лаврового листа. Я и куплю.

— Гляди, какой хозяйственный парень, — усмехнулся машинист.

— И этого... перца куплю, — уговаривал Сережа. В широко распахнутых глазах его— надежда.

Мать взглянула в сторону ремонтников, свернула красный флажок, засунула в чехол, затем вытащила оттуда желтый.

— Путь свободен, — сказала она, не глядя на машиниста.

— Сердитая у тебя мать-то, — заметил Парамонов.

Сережа ничего не ответил, только носом шмыгнул и отвернулся.

— Зачем вы так? — укоризненно взглянула на Парамонова мать. — Куда-то к чужим людям... Да я всю ночь глаз не сомкну. Он ведь один у меня.

— Не забудь, ты теперь не серенький — Сергей, — сказал на прощание машинист и снова с серьезным лицом пожал маленькую руку. — Мы еще с тобой, тезка, прокатимся!..

— Вы... вы ведь никогда тут не останавливаетесь, — изо всех сил крепясь, чтобы не заплакать, проговорил Сережа.

Мать у Сережи еще совсем молодая, ей нет и тридцати. Невысокая, ладная, с темно-синими живыми глазами и черными длинными красивыми волосами, которые она сворачивала в тугой жгут и прятала под косынкой, она когда-то была веселой, любила поболтать с подружками, но после трагической смерти мужа — он работал на станции сцепщиком и попал под поезд — сильно переменилась: стала сумрачной и молчаливой. И редко когда на ее осунувшемся большеглазом лице появлялась прежняя веселая улыбка. Все вокруг напоминало о муже, и когда подвернулось место путевого обходчика на дальнем разъезде, она сразу согласилась. И вот уже четвертый год живут они тут одни.

Иногда приезжает со станции Сережина бабушка. Привезет гостинцев, игрушек, поживет неделю-две и уезжает домой. «Как вы тут в глуши можете? — удивлялась каждый раз она. — Без людей-то? Я бы не смогла так...»

И все-таки что-то в их жизни переменилось с тех пор, как остановился на разъезде пассажирский и с паровоза сошел к ним машинист Парамонов. Случалось раньше, увлекшись игрой с Лайкой или сооружая в ближнем лесу

шалаш из сухого лапника, Сережа забывал про пассажирский и даже головы не поднимал, когда он проносился мимо разъезда, но теперь в 17.05 всегда стоял на посту у будки рядом с матерью и встречал Парамонова. Правда, машинист водил пассажирский через день. По четным числам. По нечетным ездил другой машинист, всегда перепачканный в мазуте, но веселый, улыбающийся. Он тоже смотрел в окно, тоже кивал матери, Сережке, улыбался и иногда что-то кричал, но ветер и шум заглушали его слова.

Сережа лежал на опушке леса и смотрел вверх. Огромные сосны расступились, и в неровном ярко-синем квадрате неба арбузной коркой смутно желтел бледный месяц. Прямо в него упиралась остроконечной вершиной огромная ель. Прошелестел вверху порыв ветра, и с тихим шорохом посыпались желтые сосновые иголки. Пошел сосновый дождь. Их много было в осеннем лесу, дождей: сосновый, березовый, осиновый и даже — паутинный! Сереже нравился сосновый дождь. Высоченные деревья начинали на ветру негромко шуметь и просыпать сухие иголки. Они шуршали в ветвях, как дождевые капли, и неслышно струились на седой мох. Все сосны разом стряхивают с себя отмершие иголки. И если сквозь ветви пробивается солнечный свет, то мельтешащие в лесу иголки и впрямь напоминают дождевые капли, только длинные, золотистые. Когда идет сосновый дождь, лучше закрыть глаза: разлапистая иголка может кольнуть в щеку, лоб, а то и ткнуться в глаз.

Пронесся над соснами порыв ветра, и снова стало тихо. Кончился сосновый дождь. Последняя растопыренная иголка бесшумно спланировала мальчику на голову. Воткнулась в густые торчащие на макушке вихры, но Сережа и не заметил. Он думал о Парамонове. Каждый день грохочут мимо разъезда товарные и пассажирские поезда. И обязательно кто-нибудь выглядывает из будки паровоза: машинист, помощник его или кочегар. Мелькнет чужое незнакомое лицо и исчезнет, точно так же, как смутные лица пассажиров за пыльным вагонным стеклом. А вот усатое неулыбчивое лицо машиниста Парамонова запомнилось, чем-то тревожило сердце. Растопырив пальцы, он долго разглядывал свою маленькую испачканную смолой ладонь. Это ее осторожно пожал своей огромной ручищей Парамонов. Сережа верил, что он прокатил бы его на паровозе до самого города. И ранним утром высадил бы на разъезде. Ведь путь еще до конца не отремонтировали.

На этот раз Сережа раньше матери вышел встречать пассажирский. Когда локомотив поравнялся с будкой, Парамонов еще больше, чем обычно, высунулся из окна и, сверкнув белыми зубами, поздоровался, а затем бросил прямо к их ногам перевязанный шпагатом пакет. Мать только головой покачала, а Сережа проворно поднял сверток и тут же стал развязывать бечевку.

6