Костёр 1976-09, страница 24

г ■«•

жинки, — заваливал подворотни, накрывал лужи хрустящей шапкой, стаями кружил у бочки с квасом, с весны до осени стоящей под тополем. Любителю кваса сдувать приходилось тополиный пух вместе с пеной.

Спрятавшись за бочкой, мы следили, как идет Моня по переулку, потом перебежали на другую сторону и укрылись за солидные спины двух мужчин, которые медленно шли в том же направлении. У каждого из них в руке был березовый веник, в другой — портфель.

— Коль, у тебя чего в портфеле? — спросил один.

— Хамса, — коротко, но достойно ответил Коля. — А у тебя?

— У меня — копчушка, — нежно прошептал спутник и так нажал губами, когда говорил «чуушшка», что от этого стала его копчушка еще копченей, еще сочней.

В Тетеринском переулке всегда пахло рыбой — соленой, копченой, вяленой.

Помахивая березовыми вениками, обсуждая, что вкусней: хамса или копчушка, приятели подошли к мрачному, казенному на вид трехэтажному дому, сложенному из черно-красного кирпича. Из потных его окон валил влажный тяжелый пар, а на вывеске, что висела над дверью, белым по голубому, будто паром по воде, было написано:

ТЕТЕРИНСКИЕ БАНИ

У массивных дверей на овощном ящике сидел дедок, очень похожий на того, что на Птичьем продавал сушеного циклопа. Этот торговал березовыми вениками.

Из-за солидных спин мы видели, как Моня

купил веник, вошел в баню, а следом и хамса с копчушкой.

— Вот так, — сказал Длинный, останавливаясь. — В баню пошел.

Длинный вдруг взял меня за плечи и поглядел прямо в глаза. Не знаю уж, что было в моих глазах, но в глазах Длинного я увидел нестерпимый кармановский блеск.

— Надо его задержать! — сказал Длинный и вздрогнул от собственных слов.

Я закашлялся, махнул рукой, стараясь отогнать от нас эту явную кармановщину, но Длинный крепко держал меня за плечи.

— Возьмите веничка, молодые люди, — предложил тем временем дедок.

Мы оглянулись, не сумели ответить, а тут на веники налетело сразу человек пять с портфелями, раздутыми от снеди, с авоськами, в которых виднелась и вобла, и мочало, и пиво в трехлитровых банках. Они похватали веники, гогоча и разговаривая, ворвались в баню. А навстречу им повалили люди, отсидевшие свой банный срок. Сумки и портфели их похудели, банки опустели, зато щеки у них были такие красные, каких не бывает нигде на свете. Над щеками сияли сонные глаза, в которых было написано счастье. Шагов за десять пахло от них распаренным березовым листом, и этот запах, запах березового листа был главным запахом Тетеринского переулка.

Но вдруг к этому лесному и деревенскому запаху подмешалось что-то едкое. Глаза у меня зачесались, нос наморщился, а Длинный тут же чихнул.

— Пошли, — сказал он, подтолкнул меня, и, пригибаясь, мы незаметно юркнули в массивные двери Тетеринских бань.

21