Костёр 1976-09, страница 25

Т. Б.

В кафельном зале на первом этаже мы увидели две огромные скульптуры цвета пельменей. Первая изображала женщину в гипсовом купальном костюме с ногами бочоночной толщины. Рядом стоял и гипсовый мужчина в трусах. Руки у него были не тоньше, чем ноги женщины. Играя мускулами, мужчина сильно держал в руке кусок мыла.

«Если будете мыться в бане — станете такими же здоровыми, как мы», — как бы говорили эти скульптуры.

Под ногой женщины мы купили билеты и талоны на простыни, поднялись на четвертый этаж. У входа в «Парильное отделение первого разряда» пластом лежал на лестнице ноздреватый пар. Сильно пахло мочалом и стираными простынями.

Бочком, бочком проскочили мы в дверь и оказались в сыром раздевальном зале, который был перегорожен несколькими рядами кресел. С подлокотниками, высокими спинками тетеринские кресла напоминали королевские троны, боком сцепленные друг с другом. В том месте, где обычно прикрепляется корона, были вырезаны две буквы: Т. Б.

Голые и закутанные в простыни, бледные и огненно-распаренные сидели на дубовых тронах банные короли. Кто отдыхал, забравшись в трон с ногами, кто жевал тарань, кто прикладывался к банке с пивом, кто дышал во весь рот, выкатив из орбит красные от пара глаза, кто утомленно глядел в потолок, покрытый бисером водяных капель.

Человек в халате цвета слоновой кости ходил меж рядов, собирая мокрые простыни.

— Давно не был, Длинный, — сказал он глухим, влажным от пара голосом. — В Оружейные ходишь?

— В Воронцовские, дядя Саш, — ответил Длинный. — Там народу меньше.

— А парилка плохая, — заметил дядя Саша, взял у нас билеты и выдал чистые простыни. — Идите вот в уголок. Как раз два места.

В уголок, куда указывал дядя Саша, идти надо было через весь зал, и Длинный стал на ходу раздеваться, натянул на голову рубашку, так что в вырез воротника выглядывали глаза да клок волос.

Мы устроились рядом с человеком, который с ног до головы закутался в простыню. Он, очевидно, перепарился — на голове его, наподобие папахи, лежал мокрый дубовый веник. Из-под веника торчал розовый сильно утомленный нос.

— Вам не плохо, гражданин? — спросил дядя Саша, трогая перепаренного за плечо. — Может, дать понюхать нашатыря.

— Дай мне квасу, — сипло ответил перепаренный. — Я перегрелся.

Мы с Длинным быстро разделись, забрались каждый в свой трон и замерли.

Напротив нас сидели двое, как видно, толь

ко что пришедшие из парилки. Простыни небрежно, кое-как накинуты были у них на плечи. На простынях черною краской в уголке было оттиснуто:

Т. Б.

Эти буквы означали, что простыни именно из Тетеринских бань, а не Оружейных или Хлебниковских.

— Ну, будем здоровы, — сказал человек, у которого буквы «Т. Б.» расположились на животе.

— Будь, — отозвался напарник. У этого буквы «Т. Б.» чернели на плече.

Приятели чокнулись стаканами с лимонадом, поглядели друг другу в глаза и дружно сказали:

— Будем!

Между тем здоровья у обоих и так было хоть отбавляй. Во всяком случае, главные признаки здоровья — упитанность и красно-щекость — так и выпирали из простыней. Один из них похож был даже на какого-то римского императора, и буквы «Т. Б.», расположенные на кругленьком животе, намекали, что это, очевидно, Тиберий. Второй же, с явной лысиной, смахивал скорей на поэта, а буквы подсказывали, что это Тибулл.

— Я люблю природу, — говорил Тибулл, — в природе много хорошего. Вот этот веник, он ведь тоже частичка природы. Другие любят пиво или кино, а я природу люблю. Для меня этот веник лучше телевизора.

— По телевизору тоже иногда природу показывают, — задумчиво возразил Тиберий.

— А веник небось не покажут!

— Это верно, — согласился Тиберий, не желая спорить с поэтом. — Давай за природу! — и древние римляне снова чокнулись.

— Как ты думаешь, для чего люди чокаются? — спросил через некоторое время Тибулл, как всякий поэт, настроенный слегка на философский лад.

— Для звону!

— Верно, но не совсем. Когда мы пьем лимонад, это — для вкуса. Нюхаем — для носа. Смотрим на его красный цвет — для глаза. Кто обижен?

— Ухо, — догадался Тиберий.

— Вот мы чокаемся, чтоб ухо не обижалось.

— Ха-ха! Вот здорово! Ну, объяснил! — с восторгом сказал Тиберий и, сияя, потрогал свое ухо, как бы проверяя, не обижается ли оно. Но ухо явно не обижалось. Оно покраснело, как девушка, смущенная собственным счастьем.

Тибулл тоже был доволен таким интересным объяснением, с гордостью потер свою лысину, повел глазами по залу, выискивая, что бы еще такое объяснить. Скоро взгляд его уткнулся в плакат, висящий над нами:

костыли можно ПОЛУЧИТЬ У ПРОСТРАНЩИКА

22