Костёр 1977-03, страница 10

нина. Что же, сказал, ты мне ерундовину всякую носишь. Перед тобой как-никак боевой офицер в отставке.

Принимал Суханочкин больных быстро, по своей «методе». Войдет крестьянин, поклонится чуть ли не до пола, а Суханочкин его как бы не замечает. Дожидается, что будет дальше. У крестьянина за спиной мешок, а там то гусь загогочет, то поросенок захрюкает.

— Что у тебя? — скажет Суханочкин, поглядывая на мешок. — Болит где? Ноет? Колет? Стреляет?

— Шуровит, Алексей Никитич.

— Шуровит, — кивнет Суханочкин, будто бы только этого слова он и ждал. — Крутит, значит. Сосет, хочешь сказать. Понятно.

Задумается на секунду, а крестьянин следит за ним, ждет для себя важного врачебного приговора.

— Да-а! — скажет Суханочкин. — Хворь у тебя, братец, опасная. И одним гусем не обойтись. Нужно два. — Задумается, выслушает обещание, отхлебнет спирта из колбы, которая всегда стоит рядом с чернильницей, поцокает языком. — Центральный нерв, предполагаю, у тебя, братец, перекрутился с боковым. И, чтобы их раскрутить, нужно большое умение.

Дойдет до окна, покачается с пяток на носки, отопрет'сейф и поставит перед крестьянином банку, на которой нарисованы череп и кости — смерть, одним словом. И столовой ложкой щедро насыпет ему лекарства.

— Видишь, сколько я тебе добра отдаю. А ты чего мне принес? Стыдись, братец.

Крестьянин благодарит Суханочкина, кланяется, пятится к дверям, а Алексей Никитич скажет напоследок:

— Это я тебе натрицы-батрицы прописал, сильнейшая вещь. Не просыпь только. А уж просыплешь — не обессудь, в малом количестве не поможет:

Бывало, что после сильной пьянки Суханочкин лежа больных принимает. Завяжет голову мокрым платком и стонет.

Больной стоит в дверях, топчется, покашливает. Суханочкин спросит его слабым голосом:

— Принес чего, положи в ноги...

Дождется, ощупает пальцами, вздохнет

недовольно.

— Ладно. Возьми таблетку в шкафу.

— Какую, Алексей Никитич?

— Любую.

— Беленькую или серенькую?

— Серенькую.

— Штучку или две?

— Бери две.

— Сейчас съесть или дома?

— Дома, дома, — и прикрикнет. — Чего ты меня мучаешь, зови следующего!

О Суханочкине подробно рассказал Николаю Александровичу Семашко станционный служащий Крюков еще по дороге в село Троицкое.

С грустью слушал его Семашко, зная заранее, как будет нелегко начинать работу в селе.

Утром первого рабочего дня пришел Николай Александрович в больницу пораньше. Послал сторожа за фельдшером.

Сторож вернулся сконфуженный.

— Алексей Никитич передать вам велели, что они работу всегда начинали позднее. И придут, когда смогут.

«Ладно, — решил Семашко. — Подожду».

Приехал Суханочкин в своей пролетке. Привязал лошадей против докторского окна, пускай, мол, полюбуется, чего стоит фельдшер.

А лошади действительно хороши! Роют копытами землю, гнут шеи, пофыркивают — рвутся вперед.

Суханочкин сошел на землю, одернул сюртук и, качнувшись, пошел к больнице. Распахнул дверь и уставился на Семашко мутным, пьяным взглядом.

— Здравствуй, доктор.

— Здравствуйте, — сказал Семашко.

Сухо сказал. Не встал. Руки не подал. Суханочкин будто уменьшился под неожиданно злым и сильным взглядом Семашко.

— Говорить не будем, — резал Семашко. — Я у больных вас послушаю. Как лечили? Чем? Сколько человек в больнице лежит?

— Шесть, вроде.

— Точнее?

— Пять.

— Раздайте градусники. Через десять минут начнем обход.

Суханочкин добрел до дверей; сказал испуганно, с просьбой:

— Зачем же обход, доктор? Здоровые они все. Пора выписывать. Заелись на больничных харчах.

Семашко словно бы заново увидел ужас в глазах Федюшкиной матери, услышал хриплое Федюшкино дыхание, вспомнил совет фельдшера: «Попарьте его в бане», хмуро взглянул на Суханочкина, сказал с ненавистью:

— Извольте, Алексей Никитич, выполнять мои распоряжения. Я их по два раза не отдаю. А если вас что не устраивает, то прошу больше в больницу не приходить. Худые работники здесь не нужны.

...Федюшка попытался улыбнуться доктору, но получилась гримаса.

— Лучше, Федя? — Николай Александрович сидел на больничной койке, глядел на привезенного в Троицкое своего первого больного.

— Ага.

Мать стояла в изголовье кровати.

— Гулять скоро пойдешь, обещаю, — сказал Семашко.

...Потом в другой палате Семашко расспрашивал то одного, то другого больного. Спиртовые примочки и компрессы, которые широко назначал Суханочкин, спиртом, конечно, не