Костёр 1977-04, страница 50

Кто знает, может быть, мы с тобой еще встретимся...— Он достал из кармана часы, отстегнул серебряную цепочку и повесил ее на шею пингвиненка. — Это тебе на память.

Самолет взметнул облако снежной пыли и ушел в небо. Спаркс провел свою машину низко над крышами домов, еще раз прощаясь с полярниками, и полетел в сторону гор. Вскоре самолет превратился в черную точку и пропал за горизонтом. Но люди почему-то долго не уходили со взлетной полосы и все глядели в ту сторону, куда улетел самолет.

Когда радист принял радиограмму, Олег Иванович мылся в бане. Радист завернул

бланк в полиэтиленовую пленку и отнес его в парилку.

— Срочная. Видите, написано: «Вручить немедленно», — пояснил он удивленному Олегу Ивановичу и полез на полок в густые клубы пара.

Олег Иванович ополоснул лицо и, выйдя в предбанник, принялся читать радиограмму. Она была от Мак-Горна. Профессор благодарил за лечение, за гостеприимство, передавал привет всем зимовщикам и низко кланялся Парамону и Пине. Еще он сообщал, что следующим летом намеревается приехать в Ленинград, а затем — в Варшаву.

«ОБЬ» ПРИШЛА

Едва «Обь» пересекла экватор и вошла в Южное полушарие, как все на станции заговорили о скором отъезде и принялись строить планы на лето.

— Я женюсь, — заявил Анджей.

— А я все лето буду готовиться к вступительным экзаменам в университет, — сообщил Коля. — Я бы уже сейчас начал готовиться, жаль, на станции нет учебников.

Олег Иванович мечтал:

— Возьму палатку, удочки, надувную лодку, махну на Волгу. Пожалуй, Митьку с собой захвачу. Пускай посмотрит на великую реку. Плавать научится...

Рыбу Олег Иванович относил на камбуз. Уловы были богатыми. Часа за два, за три эмалированное ведро наполнялось до краев.

За ужином полярники ели уху и нахваливали своего доктора.

Поморники усаживались на подоконник и требовательно постукивали клювами по стеклу, прося рыбы.

— Бандиты! — Михал Михалыч грозил птицам кулаком. — Вы еще мне стекла побейте.

Поморники за окном удивленно стихали — Михал Михалыч всегда выносил им на крыльцо остатки ужина.

В Антарктиде начиналось лето. Крупное незаходящее солнце то карабкалось в зенит, то ненадолго опускалось к горизонту. Трескался лед. Кое-где на северных склонах холмов черными и коричневыми пятнами проступала земля. С крыш домов свисали сосульки. Снег в поселке стал рыхлым и ноздреватым. С моря иногда задувал влажный ветер и приносил с собой острый запах весенней прели. Так на родине пахнут поля, с которых только-только сошел снег.

Зимовщики сменили унты и валенки на резиновые сапоги, а меховые куртки — на кожанки. Анджей щеголял в пестрой нейлоновой куртке и вязаной шапочке с красным помпоном.

Парамон линял. Рыжеватые клочья его шерсти валялись всюду: и на крыльце кают-компании, и на снегу у радиостанции, и на метеоплощадке, и даже в дизельной. Псу было жарко. Он слонялся по станции, вывалив из пасти длинный язык, или недвижно лежал в тени, сунув морду в снег.

С приходом лета Олег Иванович зачастил на рыбалку. Его всегда сопровождал Пиня и два поморника, недавно появившихся на станции. Опустив в трещину леску с наживкой, Олег Иванович усаживался на раскладной стул. Рядом пристраивался пингвин и таращил выпуклые глаза на воду, ожидая улова. Низко над трещиной вились поморники, норовя стянуть рыбу, но Олег Иванович был начеку.

На тракторной колее, пересекающей станцию, появились голубые лужицы. Ночью, когда солнце часа на два опускалось к горизонту, легкий морозец покрывал их ледком.

Готовясь к отъезду, полярники укладывали чемоданы и сбривали бороды, отпущенные за зиму.

Над входом в кают-компанию прибили большой транспарант: «Привет новой смене полярников! Счастливой зимовки!». В самой кают-компании на стене повесили большую карту мира и ежедневно отмечали флажком продвижение судна. «Обь» плыла вдоль западного побережья Африки, приближаясь к мысу Доброй Надежды. Погода благоприятствовала плаванию, и за сутки дизель-электроход проходил по триста миль. Все ниже и ниже спускался флажок по карте. Десятого декабря «Обь» вошла в Южный океан.

— Теперь до станции рукой подать, — сказал радист, переставляя флажок.

Олега Ивановича мучила бессонница. Ворочаясь в постели, он думал о Пине. Страшно было брать пингвина в далекое путешествие, еще страшнее оставлять в Антарктиде — беспомощного и доверчивого, не знающего суровых законов жизни.

А Пиня и не думал о будущем. Он по-прежнему бродил по пятам за Олегом Ивановичем и, казалось, всем был доволен: и обильной пищей, и рыбалкой на припае, и теплыми днями, и ярким солнцем, и самим собой — кра-

46