Костёр 1977-05, страница 11

Дверь в учительскую приоткрыта. Тамара Густавовна сидит, листает журнал. В углу у окна, за своим особым столиком, Елена Григорьевна—чиркает тетради. Другие учителя красным карандашом, а Елена — только чернилами, чтоб четко все было, ясно.

Если б Ольга учительницей была, она бы, пожалуй, тоже так делала. Для ребят это важно— четкость и чистота. Вот для Леньки, например. Он потому, между прочим, папу плохо и слушается! Папа то кричит, то шутит. А с Ленькой нужно спокойным и ясным голосом говорить, как будто он такой же взрослый, как и ты.

Но делать нечего! Стой не стой перед дверью — много не выстоишь. Ольга занесла руку, однако не постучалась, а только тихо спросила:

— Можно?

— Оля? — низким голосом протянула Тамара Густавовна.

Принесла? — как на машинке отщелкала Елена.

Тамара Густавовна посмотрела на Елену, на Ольгу и все поняла.

— Ну давай, — сказала Елена, — давай,— и отложила ручку с красными чернилами: отметки в дневник полагается ставить синей ручкой.

Ольга с тоской смотрела на Еленины приготовления. А левой щекою чувствовала, как ее греет добрый взгляд Тамары Густавовны. И тогда она сделала два шага, но так, что к Елене почти не приблизилась. А в то же время от Тамары Густавовны оказалась совсем близко. И под этой защитою своей любимой учительницы она вдруг решилась и сказала:

— Елена Григорьевна, пожалуйста! Не ставьте мне двойку. Я исправлю, вот увидите. Выучу и... А то у меня дома...

Елена подняла на нее пронзительные спокойные глаза:

— Вряд ли это возможно, Лаврёнова...

Тамара Густавовна двинула стулом и тоже

стала смотреть на Елену.

— Но это же абсолютно не выход! — сказала Елена. — С математикой у Лаврёновой худо, и я полагаю...

— Дай мне, Оля, дневник, — мягко сказала Тамара Густавовна. — Я ведь тебе тоже четверку не поставила.

Ольга неловко стала разворачивать газету. Газета шумела и путалась, словно накрахмаленная. Наконец Ольга протянула дневник своей учительнице.

— Ступай, — сказала Тамара Густавовна, и Ольга вышла.

Она не помнила, как сошла по ступеням, отодвинула тяжелую дверь, прошла через школьный двор... Очнулась только в парке, пустой это был парк и старый. Говорят, он существовал еще до революции.

Огромные клены чернели свободным строем по обе стороны аллеи. Под ногами шуршали

листья. Так хорошо было и так пусто. Целые километры свободных скамеек тянулись далеко вперед.

Сердце успокаивалось. Наступало счастье. И потому еще, что сегодня ей ни о чем не надо было думать, ни о каких уроках: завтра с самого утра они должны были ехать в питомник, за город, сажать деревья. Она пришла домой под вечер — уже мама с работы возвратилась. Тихо открыла дверь своим ключом, и первое, что услышала, Ленькин голос. Он допекал Родьку:

— И запомни: шалить можно так, чтоб это было не обидно другим!

Ольгины слова! Ею придуманные и сказанные. Теперь Ленька ими пользовался — так хорошо вдруг стало и весело. Она заглянула в мальчишечью комнату:

— Здрасьте! А что случилось?

— Ура! Да здравствует! — закричал Родька.— Мама! Оля пришла!

И кинулся на Ольгу, и повис на ней. Из кухни выглянула мама, усталая.

— Здравствуй, Оля. Поможешь?.. Где была?

— Да нигде... В парке.

— Случилось что-то?

— Нет. А где папа?

— Совещание у Козлова... А дневник где?

— Его нет, — Ольга замялась на секунду.— Он у Тамары Густавовны...

Мама поджала губы, глянула на Ольгу:

— Но ведь завтра все выяснится, учти.

Ольга спокойно пожала плечами. Такой вечер был хороший и тихий. Завтра — пусть, а сегодня — нет... И еще была надежда на Тамару Густавовну.

— Хорошо, извини меня, — сказала мама.

Школьный двор был полон народу, двор был полон веселого переменочного шума. Нет, не переменочного даже, а такого, который еще веселей. Двор был полон и осеннего солнца, последнего осеннего солнца. Может быть, самого последнего в этом году.

И вдруг Ольга увидела, что идет навстречу Тамаре Густавовне. И та видит ее, кивает уже головой, что, мол, иди-иди сюда, ты как раз мне и нужна.

Они стояли рядом. Тамара Густавовна в длинном пальто, а Ольга в куртке и в джинси-ках продувных. Учительница с сомнением оглядела этот наряд:

— Ведь замерзнешь.

— Не, что вы!

— Смотри...

Она явно еще что-то собиралась сказать, но, видно, подбирала слова. Она тоже из тех была, кто не спеша думает...

— С Еленой Григорьевной я договорилась.

Опля! Сердце Ольгино подпрыгнуло и шлепнулось в сладость и в радость, словно веселая лягушка.

— Но я хочу тебе сказать, — она держала Ольгу за плечо и мягко и крепко одновремен-

9