Костёр 1977-12, страница 23

хорошие слова, поблагодарить их за пример неподдельного мужества, который они демонстрируют палачам, но он ничего такого не сказал, только улыбнулся и, подмигнув Гладкову, проговорил:

— Ну, попрощаемся, ребята!

Они обнялись и, не дожидаясь команды, сами подошли к столбам! Еще на «Пруте» Шмидт попросил, чтобы на них не надевали саванов или повязок на глаза и чтобы не привязывали к столбам, и командир «Прута» дал обещание, что так и будет.

Было довольно свежо, и Петр Петрович немного помедлил, прежде чем решился снять куртку. Теперь он оставался в одной белой рубахе, которую надел на рассвете и которая еще хранила запах мыла и еще чего-то, чем всегда пахнет чистое белье, и он вдруг подумал, что это все в последний раз: и запах, и чувство холода, и травы, и море... Но бывший друг его по морскому училищу Ставраки уже выводил матросов на рубеж, и чуть подальше, образуя вторую линию, на рубеж выходили солдаты крепостной артиллерии, в затылок которым уже смотрели острые клювики пулеметов, и Петр Петрович понял, что командование не доверяет ни матросам, ни солда*гам. Да и орудия канонерки, нацеленные на остров, говорили о том же.

От группы морских, артиллерийских и жандармских офицеров, расположившихся на небольшом пригорке справа от цепи матросов, отделилась маленькая фигурка председателя суда полковника Александрова. Обогнув строй барабанщиков, председатель остановился, откашлялся и, развернув приговор, стал громко читать его, но не весь, как это было на суде, а только ту часть, где говорилось о наказании. Дочитав до конца,' полковник потоптался на месте, а затем вопросительно взглянул на высокого очаковского батюшку в лиловой рясе. Тот кивнул и подошел к осужденным, ожидая, что кто-то из них позовет его для причастия, но, не дождавшись, батюшка повернулся и пошел на пригорок — к офицерам.

Откинувшись на столб и позвоночником ощущая всю его округлую твердость, Шмидт

следил за тем, как по команде матросы вски-'дывают ружья. Лязгнули затворы. «Этак они нас измучают раньше, чем застрелят», — подумал он, глядя, как пляшут ружья в непослушных руках матросов, и окликнул Ставраки.

Их глаза встретились.

— Миша, — проговорил он спокойным тоном. — Последняя просьба, прикажи своим стрелкам целиться прямо в сердце.

У Ставраки мелко задрожала челюсть, и он поспешно кивнул. Черные пятна дул как будто бы замерли.

— Умираем за свободу! — громко крикнул Антоненко.

— Умираем за отечество!- последовал выкрик Гладкова.

— Умираем за вас, товарищи! — это уже рядом выкрикнул Частник.

«Теперь моя очередь»,- подумал Шмидт и, набрав в легкие воздуха, громко крикнул:

— Да здравствует Россия!

Ударили барабаны. Громко и трескуче. И, словно спасаясь от этого грохота, взгляд его метнулся в небо, синева к синеве, и он вдруг увидел давешних птиц с огромными, круглыми, сияющими глазами. Он протянул им руки с раскрытыми ладонями, желая только одного — чтобы эти птицы, так похожие на ласточек, не пролетали мимо, но они уже садились на ладони, на плечи, на волосы — теплые, пушистые, невесомые...

Улыбаясь, Шмидт медленно сполз на землю.

Чайки, поднятые залпом, с пронзительным криком взлетели над островом и, сделав круг, понеслись в открытое море...

ШИФРОВАННАЯ ТЕЛЕГРАММА

9 марта 1906 г. «Губернаторам и градоначальникам

Никакие демонстративные панихиды или демонстрации по поводу казни лейтенанта Шмидта ни под каким видом и во что бы то ни стало не должны быть допускаемы.

Министр внутренних дел П. ДУРНОВО».

„ПОСЛЕ КАЗНИ ПРОШУ-

Настоять через печать и всеми средствами, чтобы тело мое было выдано для погребения севастопольским рабочим. Я их депутат, званием этим горжусь, и они одни дали мне больше счастья, чем вся моя жизнь.

Место для могилы взять на Севастопольском кладбище, рядом с братской могилой несчастных жертв, убитых в Севастополе в ночь с 18 на 19 октября у здания тюрьмы.

На этом месте, где братская могила, я произнес клятву и остался ей верен, а потому и хочу лежать там, где и клялся.

Если когда-нибудь в будущем город даст деньги на памятник, то положить скалу, вырезать на ней мою клятву. На скале бросить якорь (корабельный, настоящий), не сломанный, как это принято делать на памятниках, а целый якорь, и воткнуть в скалу флагшток с красным флагом из жести.

Я поднял знамя революции русского флота, оставшегося верным народу, и пусть этот флаг свободы развевается на моей могиле.

Пожизненный депутат севастопольских рабочих П. Шмидт».