Костёр 1980-01, страница 11

капель — заповедных островов. На нем стоял дом, и это называлось: «Кордон Купчинин-ский». Из одного окошка было видно взъерошенное, похожее на зазубренный свинец, Бабье море. Из другого — Каличья губа, на отливе колючая от обнажившихся каменных мокрых зубов. По утрам возле берега фыркал тюлень. Он был недоволен тем, что сняли сетку, из которой он выкусывал каждое утро треску. Сережа с мостков бросал ему вялых, уже засыпающих рыб. Тюлень хватал их, и с высокого берега мне было видно, как он уходил в глубину.

— Совсем обленился. Наверное, придется мне его всю жизнь кормить, — сказал Сережа, пробегая глазами свое хозяйство — наблюдательную вышку с шелестящим флюгером; навес летней кухни, под которым студент-биолог Валера чинил ловушку для птиц; косогор, с которого можно отлично скатиться на доске по подложенным круглым чуркам; дугу пестрого от ракушек песчаного берега — и соображая, с чего лучше начать день.

— Сейчас собираю перламутр, — озабоченно сказал Сережа. — Он очень хорошо в кармане давится. Я уже собирал красный жемчуг и белый жемчуг в раковинах мидий. Пойдемте, я покажу.

Из-под крыльца он выгреб кучу ракушек, и в их матовой глубине я, действительно, разглядел розоватые прыщи.

— А ты уверен, что это жемчуг?

— Мама и Юра говорят, что не жемчуг. Но я решил пока не выбрасывать. Все-таки они не специалисты.

Сережина мама, Ангелина Михайловна, была лесником, главным человеком на этом кордоне, а старший брат Юрий — лесотехником всего Великоостровского архипелага. До кордона Ангелина Михайловна р а ботала ди ректором школы, издергалась и устала, и теперь ходила в кирзовых сапогах, в платке, зябко куталась в ватник, а,если на остров приезжали свежие люди, она .пристально всматривалась в

лица, как будто все еще пугалась: «Неужели в школе опять неприятности?!» А Юра до кордона работал в министерстве и теперь вставал в пять утра, ходил голый до пояса, жадно работал: построил причал, баньку, навес, заложил новый обширный дом из выброшенных морем бревен. Утомившись тесать и ворочать бревна, он ложился в траву и смотрел в лазоревое небо, молча усмехаясь чему-то. Он опять вошел в колею. А дня три или четыре вообще ни работать, ни есть не мог. Только смотрел перед собой, как бы сильно задумавшись. Это напугался он так надолго в то утро, когда Сережа тонул. Оступился с мостков, упал в воду и молча стал тонуть. А Юра был на катере метрах в пятнадцати. Он заводил мотор. Дернул, уж не знаю, в какой раз, тросик заводки и вдруг увидел над водой голову и широко раскрытые глаза Сережи, которые посмотрели на него вопросительно и тихо скрылись в глубину. Юра рванул тросик так, что тот оборвался, а мотор лишь хлюпнул, и все. На счастье из серебристой мглы Бабьего моря вымчался катер Володи Спешне-ва, лесника с соседнего кордона. Юра прыснул в него на ходу, бросился в воду там, где скрылся маленький брат... Уже через полчаса Сережа, переодетый в сухое, изучал следы бродившей ночью возле дома ласки, а Юра, бледный, сидел на крыльце, и руки у него дрожали...

Еще на кордоне жили студенты-биологи. Они изучали птиц.

Словом, все были заняты своими переживаниями и своим делом, и только мы с Сережей чувствовали себя вольными людьми. Мы поели жареной рыбы с Ангелиной Михайловной и Юрой. Потом за компанию позавтракали со студентами, почитали, что там пишет в дневнике наблюдений Большая Марина. Она писала:

«8 июля. Находились на Кордоне.

Погода. Ясно, ветер восточный, слабый.

Наблюдала. Зацвели родио-

ла розовая, тысячелистник, ромашка, борщевик. На приморском лугу нашла первые два подберезовика. Зацвел кизильник у кордона. Началось интенсивное отрастание хвои у сосен и можжевельника. Около кордона держатся четыре выводка гаги. В Каличьей губе — семнадцать гоголей, три больших крохоля, один турпан, один выводок гаги. В Бабьем море — скопление чаек на воде, заметны всплески на поверхности, вероятно, от идущего косяка рыбы. Наблюдала тюленя возле мостков. Над кордоном реяли две вороны».

— «Реяли»... — прошептал мне в ухо Сережа. — Что вороны — что ли, орлы? Слабую подготовочку все-таки дают в университете. Хотите, я стрелу сделаю из конского щавеля? — спросил он и, загоревшись, отложил ложку. — Полетит далеко-далеко. Или нет, лучше залезем на дерево и будем смотреть оттуда... — И вздохнул: — Нельзя. Вдруг вы упадете. И так все на меня валят. Нашли дохлых мухоловок— на меня. Нашли мышку в чайнике—на меня. А разве не могла она сама в чайник забраться, правда?

Сереже было десять лет, и он закончил уже четвертый класс в интернате. Я спросил, как ему там одному живется.

— Очень хорошо. Только очень скучно.

Маленькая Марина осталась варить обед, а остальные студенты в штормовках, с биноклями полезли в чащу, и вела их суровая, похожая на гладиатора, Большая Марина.

— В Дугозерскую губу пошли считать выводки гаг. Там их девять, — пояснил Сережа.

— Так скажи студентам. Зачем же им зря ходить?

— Хорошенькая у них будет практика, если я им все расскажу! — удивился Сережа. — Пусть сами учатся наблюдать. Ах, как же это я забыл?! — вдруг воскликнул он. — Я же идола нашел: вынесло морем. Сейчас я вам его покажу.

Он снова полез под крыльцо и вытащил оттуда черный, плоский, зализанный морем камень, и в самом деле напоми-

Э