Костёр 1980-01, страница 12

о

нающии идола с толстыми ушами. На туловище идола была вмятина, что-то вроде креста.

— Обратите внимание, — с волнением прошептал он. — Христианский знак на идоле —

какая странность! Как вы думаете, это какой период?

Я затруднялся с ответом.

— Придется показать в Кандалакше, — сказал он озабоченно. — Только боюсь, что следы древности никого там не интересуют, кроме меня.

Вдруг он бросил идола и попытался схватить царственно вошедшую на крыльцо огромную, переливающуюся серебристым инеем, кошку. Кошка одним мягким стальным прыжком махнула на ель.

— Вот так кошка! — задрав голову, восхищенно сказал Се-

— Всем кошкам кошка. Просто тигр!

Он засунул идола под крыльцо, и мимо летней кухни, мимо баньки мы пошли по лукоморью томительно выгнутого берега, по тропке над обрывчиком, с края которого свисали вниз пучки жирной, тяжелой травы. Слева от нас тускло сверкало море, а справа прижимал тропку к обрыву сумрачный непролазный лес. Сережа показал мне свой тайный ягодник, весь в красных каплях земляники. Мы полакомились, а потом

режа.

О

влезли в закрытую свисающей травой пещерку в обрыве, где Сережа хранил вынесенные морем предметы, в том числе зеленую от окиси рынду — корабельный колокол со славянской вязью названия судна: «Шхуна Дъло».

Тут как раз начался отлив, и *с Сережей стали ходить по Обнажающемуся плотному сырому песку и собирать самое интересное из того, что оставляло нам море. Для меня самым интересным были раковины, красивые камни и сосуды, в которых мне хотелось найти какую-нибудь важную записку. А Сережу заинтересовали почему-то лишь обыкновенные носилки, и, выдрав из песка, мы отнесли их в пещеру.

— Юра дом выстроит, мхом конопатить будет надо. А на чем таскать этот мох? А вот они, носилки, пожалуйста! —

с нескрываемым торжеством сказал Сережа.

Замаскировав пещеру, мы пошли в глубь острова по заглохшей тропинке и шагов через двадцать на маленькой полянке увидели замшелый, жуткий, с прогнувшейся плоской крышей скит. Из гнилых бревен сыпалась желтая труха. А на крыше вырос куст можжевельника.

— Давайте влезем туда через крышу, — придумал и обрадовался своей выдумке Сережа.

Он опустился через дыру в крыше, а я с трудом влез через низкий, покосившийся дверной проем. Внутри скита было сыро, гадко, пахло гнилью, посередине серела куча золы. Сережа взрыл ее палкой и извлек черный, в ржавой гнили, крошащийся в руках котел.

— Здесь раскольник жил, — вытряхивая из котла золу, сказал Сережа. — От царя бежал и прятался здесь. Он хвою в этом котле варил от цинги. Вот так жизнь была, правда? Я этот котел в интернат, может быть, отвезу. А то у нас есть такие: сосиски.— не хочу, кашу —не хочу. Посмотрят на этот котел — захотят, наверно... Ой!—сказал он. — Так мы с вами тимуровцев прозеваем.

Мы вынесли котел к берегу моря, чтобы взять его на обратном пути, и скорым шагом направились дальше, но через десять минут опять остановились. Под кустом на задних лапах сидел молодой заяц и, глядя на нас, шевелил длинными розовыми ушами.

— Давайте не будем его трогать. Тогда он будет совсем ручной,— шепотом сказал Сережа. И в то же мгновение глаза его полыхнули зеленым огнем, он бросился под куст и попытался схватить зайца за уши.' Заяц запрыгал за куст, снова встал на задние лапы и сквозь ветки посмотрел на нас с недоумением. — Зверей в заповеднике нельзя пугать. Это я случайно не выдержал,— вставая и отряхиваясь, сказал Сережа.

Мы оставили зайца в покое и вскоре вышли на продувае-

о

о

о

мыи ветром чистыи и светлый мыс. На нем там и сям дрожали зеленые шары кустов, и трава между ними ходила волнами. Со стороны Кандалакши меж высунувшихся из воды мрачных гранитных лбов шел к нашему острову баркас. На его палубе было полно народу. Это ехали на наш остров тимуровцы, чтобы собирать ценный гагачий пух.

— Удивляюсь, что они смогут набрать?! Я лично не видел ни одной пушинки, — сказал я Сереже. И он, раздвинув траву, показал мне ямку у самых моих ног. Ямка была выстлана серым пухом, в который были вмазаны листья, мелкие ветки, кусочки коры, обломки раковины и панцирей рачков. В гнезде была скорлупа крупных бледно-зеленых, яиц, из которых несколько дней назад вылупились и ушли в море гагачата.

— Это называется «живой пух», — сказал Сережа. — Гага его выщипала из себя, растеребила и смазала жиром. Очень теплый. В Антарктиде без него сразу замерзнешь. Теперь понимаете, какая замечательная птица гага?.. Вот!.. Пока мы шли, я наблюдал семь таких гнезд. Но я больше вас вижу, потому что я маленький и ближе к земле, — великодушно добавил он.—Это еще что! — сказал Сережа..— Пойдемте, я вас удивлю.

Он повел меня в глубь острова. Заросли становились все гуще. И, наконец, путь нам преградило упавшее дерево с ощетинившимися во все стороны ветвями. Сережа ужом подлез под него. Я кое-как продрался по верху. Мы оказались на глухой, надежно укрытой лесом поляне, и она вся была изрыта гнездами гаг. Я понял, что это самое главное, самое тайное гнездовье острова.

— Об этой поляне не знает даже Юра, хотя он умеет наблюдать. Это я нашел — и сам соберу пух. Больше всех тимуровцев, вместе взятых, правда?

— Куда тебе столько пуха?

— Если наберу килограмм, мне дадут сто двадцать пять рублей, и я куплю ньюфаундленда, собаку. Она огромная и

10