Костёр 1980-04, страница 25

высаживать на берег десант, а турки то ж не дураки, вышли из крепости, заняли позицию на холмах. Скажу вам, братцы, что в обороне турки злющие, держатся стойко, сами видели под Анапой и Варной. А тут мы с палуб замечаем, что и земляные укрепления у них перед стенами возведены, стало быть нелегко будет в крепость прорваться. Всю операцию Дмитрий Николаевич нашему Грейге поручил, он уже тогда в контрадмиралах ходил, ведь тоже с малолетства на море и труса никогда, говорят, не праздновал. Велел Грейга открыть огонь, и под таким прикрытием на шлюпках свезли мы на берег, почитай, два полка егерей. Один полк пошел прямо, а другой стал заходить в тыл. Турки как заметили, что им в тыл егеря метят, так и ретировались за крепостные стены. А у Дмитрия Николаевича правило было такое — прежде, чем посылать своих солдатиков на штурм, всегда засылал в крепость ультиматум, предлагал сдаться под честное слово, не браться больше за оружие. И если командант был согласен, то Дмитрий Николаевич свое слово держал крепко, отпускал всех с миром и даже личное оружие разрешал брать с собой, кинжалы там всякие, сабли, ятаганы, пистолеты, никогда мы это добро не отбирали, хотя приходилось видеть дорогое оружие, украшенное и золотом и камнями драгоценными.

— Что ж, так и уносили с собой оружие?! А вдруг слова не сдержат басурмане, что тогда, а, дядя Артамон? — поинтересовался Федя, которому еще не довелось видеть дорогого турецкого оружия, но который много слышал о голубых дамасских клинках.

— Слово, Федя, надо держать. Не стал бы слово держать Дмитрий Николаевич, как бы он от других стал требовать?.. Не-ет, — Артамон Тимофеев покачал головой и рукавом рубашки вытер вспотевшее лицо. — У-ф-ф жарко, братцы. Апрель, а такое пекло...

— Продолжай, Захарыч, — робко попросил кто-то.

— Ну, вот... — снова заговорил старый матрос тем голосом, по которому безошибочно можно было узнать опытного рассказчика, — задумался Дмитрий Николаевич, кого к коменданту послать с пакетом. Случалось, что турки убивали наших парламентеров, да еще как убивали зверски, а своим человеком наш адмирал рисковать не хотел. Стали предлагать пленным, но куда там... По их обычаю каждый пленник считается изменником султану, хорошо еще, если на страх других его только обезглавят... Жестокие у бу-сурман, братцы, обычаи, поэтому никто не согласился доставить послание адмирала в крепость. И вдруг Дмитрию Николаевичу докладывают, что хочет его видеть молодая турчанка с ребенком, просится, мол, на корабль. Звали эту турчанку Фатьмой. «Узнала,—говорит она адмиралу, — что ищешь ты человека, который согласился бы пойти с твоим письмом в крепость. Узнала я, что потому ты ищешь человека, что не хочешь кровопролития. Я согласна, господин, отнести твое письмо паше». «Но тебя убьют!» — предостерег женщину наш адмирал. «Пусть лучше убьют одну

меня, чем убьют тысячи людей. А ты обещай, большой начальник, что вырастишь тогда моего сына честным человеком, я доверяю его тебе»,— и с этими словами протянула Фатьма своего сына адмиралу...

— Ух ты! — невольно вырвалось у Феди.— Сама отдала...

— Отдала, братцы... Такая вот женщина оказалась. Взяла она пакет. Мы, понятное дело, огонь прекратил^. Запели трубы и с нашей стороны замахали белым флагом. Вышла вперед Фатьма и пошла по полю к крепостным воротам. И тут, братцы, сами же турки дали по ней залп! Мы так все и обмерли, ведь убьют женщину, которая их же, стервецов, вызвалась спасти... «Ай, думаем, пропала баба ни за понюшку табака! Ох и дела...» А она все идет. Подняла руку с пакетом и идет, ни разу не оглянувшись, представляете... Ни разу! И хоть бы пригнулась под выстрелами. Видно и у них совесть заговорила, прекратили стрелять, открыли ворота, впустили 00 • • •

Артамон замолчал и взглядом проводил чайку, которая снялась с крыши и, лениво махая огромными крыльями, полетела в гавань.

— Не томи, Захарыч, — взмолился Анисим. — Дальше-то что?

— А дальше все закончилось благополучно, — спокойно ответил Артамон. — Турки посовещались, условия сдачи крепости были выгодные, поэтому они их приняли. Фатьму они не тронули, потому что были ей признательны, да еще не хотели гневить нашего адмирала, который сразу же осведомился, что с Фатьмой. Турки сели в свои лодки и ушли на материк, а мы свезли с кораблей скотину, высадили матросов, чтоб пасли ее, чтоб коров доили, и стали ждать случая. Было это в марте, а случай представился только в мае, когда Сеид-Али вывел свой флот из пролива...

Старый канонир замолчал, молчали и все остальные. Так в молчании они пересекли городок и вышли на песчаный пляж, открытый морской волне. Солнце уже подбиралось к зениту, но окрепший к полудню бриз нес морскую прохладу. Матросы сбросили голландки и, повязав головы шейными платками, стали наполнять мешки желтым зернистым песком.

— Хороший песок, — проговорил Артамон. Почему он так сказал, всем было понятно—перед боем песком посыпали палубу, потому что в бою палуба становится скользкой от крови. Да еще от воды, которой заливали трескучие брандскуге-ли* и гасили пожары.

— А знаешь, Захарыч, — вдруг подал голос Анисим Арехов. Марсовый матрос присел на мешок с песком, и, глядя, на старого канонира свойми на редкость голубыми глазами, заговорил с нескрываемым волнением. — Я вот все думал над tbqhmh словами. И так решил — война, конечно, грех тяжкий. Только ежели на улице кричит человек: «Убивают, спасите!», честнее будет схватить кол да броситься на подмогу, чем ста

* Брандскугель — зажигательный снаряд.

23