Костёр 1981-08, страница 17

Белобровик поет, все равно что в гости зовет: «Иди чай пить! Скорей! Скорей!» Я ему крикнул: «Мы уже пили!» А он свое: «Чай пить! Чай пить!»

Да, забыл сказать, что недалеко от нашего лагеря пасется длинноногий, лохматый зубр. С виду грозный. Мы сначала подумывали, что он может напасть на наш лагерь и расшвырять все наше хозяйство, у него же силища, он валит деревья толщиной в двена

дцать сантиметров! Но зубр не приходил и не уходил. И девчонки смеялись, говорили, что он охраняет нас.

После Великой Отечественной войны в нашей стране осталось всего несколько зубров в Беловежской пуще и один зубр на Кавказе. Еще бы немного, и они совсем бы исчезли с лица Земли.

А в Павловом ручье живут бобры. Они построили в ручье плотину, и там разлился пруд. Плотина крепкая. Увидеть бобров трудно, они выходят на берег только ночью. Рано утром, когда мы сидели в скрадке, вдруг услышали, как ухнуло, падая в воду, подгрызенное бобрами дерево. Я нашел обломок ствола со следами бобровых зубов. Привезу домой.

Работы было у нас много,

только из-за своей несобранности приходилось страдать. Правда, несобранный не только я. Однажды дежурный проспал и не успел приготовить завтрак. Так и поехали на работу без завтрака...

А на вечернем костре девочки преподнесли нам, мальчишкам, стихи. Каждому отдельно. Вот мои:

У костра посидеть хорошо, Быть дежурным, Конечно, не очень. Эй, дежурный, Подкинь дров еще! Я б подкинул, Да холодно очень...

Никогда не забыть нам эту экспедицию.

ф

це и было очень тихо. Я спросила старика: почему горы больше не поют? «Замолкли. Слушай».

Мы расстались со старым пастухом и поехали своим путем. А путь был долог, на весь день. В полдень мы должны были подняться на высокое плоскогорье, пересечь его и к ночи спуститься к знакомой юрте, где была стоянка табунщиков. На плоскогорье долго поднимались лесистыми склонами, просторными полянами. В спину грело солнце. Почему-то клонило ко сну. Было очень тихо. Только изредка нарушали тишину бормо-танье ключика или всплеск ручья меж камней. Куда же делись птицы? И в камнях — никто не пискнет, не свистнет, не мелькнет. Словно все повымерли. Кони шли как-то неохотно, часто фыркали и оглядывались назад, вниз.

Наконец мы вывершили. У края плоскогорья —

впадинка с ярко-зеленой травой и рядом — ключ. Здесь и решили сделать небольшой привал. Пока мы перекусывали и отдыхали, поднялся ветер, нагнало из-за гор облаков, и они заволокли полнеба с солнцем.

Если лечь на спину и смотреть на небо в момент передвижения облаков, то увидишь над собой огромную бесконечную стихию. И в ней все движется, перемещается, меняется, происходит неуловимая игра света, теней, красок. Происходит что-то величественное и таинственное, и все это необъяснимо влечет и захватывает.

Неожиданно рванул сильный ветер — казалось, сейчас нас сдует с вершины. Мы быстро собрались и тронулись дальше.

А тем временем облака опускались все ниже, словно собирались накрыть нас. Вокруг потемнело и снова усилился ветер. Возникло ощущение тревоги. Мы пустили коней вскачь. Но убежать от разыгравшейся стихии было невозможно. Она настигла нас, как неизбежность. Сбоку выползла огромная сине-черная туча и началось...

Страшна гроза в горах, наверху! Полнеба вспыхнуло синим, и в нем гигантской розовой змеей полыхнула молния. Невероятной силы гром заставил лошадей вздрогнуть и присесть, а нас — съежиться. То ли треснула земля, то ли рухнули скалы? А эхо уже катилось и грохотало по всем окрестным хребтам. Молния вспыхивала так низко, что казалось, в следующий раз она зацепит нас. И тут что-то больно стегнуло в лицо. Град! Только этого не хватало...

Кони теперь плелись, изогнув шеи и прядя ушами. Вокруг сверкало, гремело, свистело и секло. Лицо и руки заныли от холода и боли. Казалось, природа ополчилась на нас, как на заклятых врагов. За что? Я лихорадочно пытаюсь упрятать в мокрые рукава красные, иссеченные градом руки, и тут вспоминаю старика: «горы поют»... Вот и напели. «Слушай... Слушай». А мы — что? Впрочем, слушать-то послушали, да вникать не стали. А перевести надо было так: «Слушайте все! Иду... Будьте готовы». И все послушались. Попрятались, затихли, приготовились отсидеться в укрытии — в тепле, в сухости. Все поняли, кроме нас.

Оформление Ю. Бочкарева