Костёр 1982-06, страница 9
найду. Эх бы белый найти! А вот он, с толстой ножкой стоит! Ох, хорошая какая ножка. Толстая, белая. Как у Нюрки Листратовой. А ну-ка, где у меня складник? Сейчас мы тебя подрежем. Ой, это чего хрустнуло? Под сапогом чего-то у меня хрустнуло. Валежник? Нет. Это — груздь. Это вот и есть мой любимый гриб груздь. И как его бывает жалко. Листву раскроешь, а он — глянешь — раздавлен. И снимаешь сапоги. Потому что в них нога не чувствительна. А босая нога — их сразу чувствует, когда только наступишь... Листву осторожненько раскроешь и берешь его, белый груздочек! А иной попадется — аж смеется, до чего аккуратный весь с лица. Но они и с изнанки хорошие, красивые грибы грузди! Мне нравится, когда они растут семьями. На иное место нападешь, а их — особенно если они где маленькие — целая тут семья. И тут и еще есть, значит, обязательно, — под листвой, где бугорки. Это непременно грузди! Бочкй белые показывают. И в этом месте корзину положишь, потом — переведя дыхание — начинаешь. Начинаешь щупать и раскрывать листву. Но на прочие бугорки, которые сказывают, что и здесь еще мы есть, не смотришь. Думаешь: «Пусть, пусть они там подрастут». Они, грузди, быстро растут. Но если груздь увидишь, глазами на него посмотришь, то все, после этого он уже не растет. Это может правда, а может нет, но так, во всяком случае, говорят. Уй ты, сколько их у меня уже в корзине! И сядешь, чтобы их перебрать. И когда снимаешь траву и листву с сопливеньких шляпок, то опять ими любуешься и вспоминаешь, где сорвал, и как ушел от ма... Мама! Ой! — вдруг вспоминаешь про нее. И вскочишь на ноги сразу. И, бросая грибы в корзину, закричишь: «Мама! Ау!» — не своим даже голосом. Но как тихо в лесу. Тихо-тихо. Народ весь точно провалился сквозь землю! И побежишь. То крича «ау», то слушая — не отзовется ли кто? Встанешь. Нет, нигде не откликается никто. Только лес один шумит-качается Одинокий лес без народа страшен! И я бежал, бежал. И стал уже я спотыкаться. И падать вдруг в ямы. То по пояс, то с головушкой. И не в яму, не в приямок, а в бездонный дол, что не выбраться. День-деньской я так все и мучился. Ой, товарищи, люди милые! И стало, гляжу, темнеть. Ночь кругом надвигается. И вдруг — просвет. Поляна?- Опушка? Нет. Это была и не поляна и не опушка, а — просека. Это чья-то, вижу, просека! Чья-то не наша. Я бы свою сразу узнал. У нас 7 |
