Костёр 1983-08, страница 21Что за странная птица: то дядю Витю ищет, то чечевицей себя называет! А не веришь — так даже сердится, красные перышки на макушке поднимаются дыбом. И звонче еще кричит: — Чече-вица, чече-вица! — Ну хорошо, хорошо, — говорю, — запомню. Чечевица так чечевица — раз тебе это нравится! И в самом деле — чего мне с ней спорить? Ей-то самой лучше знать, как ее называют! ПОГАНКАВот такую чудесную птицу охотники назвали... поганкой! И только за то, что мясо у нее, видите ли, невкусное. А красота? Один хохол бархатно-черный чего стоит. А воротник золотистый? А рубиново-красные глаза? Нельзя же, в самом деле, все живое только на вкус оценивать. Красота тоже имеет цену. И хоть мы пока не знаем, сколько нужно нам красоты, но без нее, как без витаминов, может развиться болезнь — что-нибудь вроде душевной сухотки. Каждая птица — это еще и тайна. Хотя бы та же поганка. Гнездо у нее... плавучее! Ни у одной птицы нет больше такого гнезда — плавает по воде, словно плотик. На «плотике» яйца; когда поганка с гнезда слезает, она закрывает их листиками и стебельками — чтобы никто не увидел. Из яиц вылупляются поганчики — мохнатенькие и полосатые, как зверюшки-бурундуки. Ходить не умеют, даже стоять еще не умеют, а вот нырять и плавать — пожалуйста! Чуть что — бульк, бульк! — ив воду. И не видно ни одного. В воде промерзнут — не на гнездо вскарабкаются, а на... мамину спину! Забьются в перья — одни носы наружу торчат. А то и с головой спрячутся. Тепло и сухо — катаются, как на лодочке! А если маму-поганку кто-нибудь напугает, она не задумываясь, вместе с пассажирами-малыша ми, нырк под воду. Те только за перья покрепче держатся — и плывут теперь уже на подводной лодочке. Удивительные эти птицы — поганки. Удивительные и красивые. Прямо язык не поворачивается их поганками называть. Тем более что у них и другое имя есть — чомги. Или нырцы. Выбирайте себе по вкусу. СПЛЮШКАОбманщица эта сплюшка-сова! Всю ночь напролет кричит: «Сплю! Сплю! Сплю!» Не бойтесь, мол, меня жуки, ночные бабочки и кузнечики, я сплю, сплю, сплю! А сама не спит, во все глаза глядит, ушки на макушке — кого бы высмотреть и схватить! Услышать сплюшку ночью проще простого, а захочешь увидеть — намучаешься. В темноте ночью не разглядеть, а днем она сухим сучком оборачивается. Или в дупло прячется. Да еще та, что сучком обернулась, караулит ту, что в дупле спряталась! Таких врасплох не застанешь. Но мне повезло! Я наткнулся на сплюшку — сухой сучок, который... спал! Сторож спал на посту и не мог предупредить об опасности свою подружку, которая высиживала в дупле яички. Как только я заметил его! И в самом деле сучок и сучок. Или кусочек коры отставшей. Сидит и глаза зажмурил — спит. До сторожа рукой достать, а он и ухом не ведет, и в ус не дует. Дрыхнет бдительный часовой, сны при солнышке смотрит. Тени листьев гладят его по плюшевой голове, по спине, по крыльям. Сладко, наверное, спится ему под их ласковый лопот и шепот. И вдруг замечаю: не спит караульщик, а за мной тихонечко наблюдает! Левый глаз чуточку приоткрыл, бархатное веко раздвинул — в щелочке, как в замочной скважине, глаз золотой блестит. За мной подсматривает исподтишка. Глаза он прикрыл не потому, что уснул, а чтобы их блеском себя не выдать. Наградил его лес замечательной одежонкой под цвет коры, платьи-цем-невидимкой, а про глаза забыл. Глаза у сплюшки большие, блестящие, очень заметные. И приходится их прикрывать — прятать. Так что сторож совсем не спал, а сторожил, только смотрел, прищурясь. И понял теперь, что его увидели, разглядели, и дальше жмуриться толку нет. Поднял веки — глаза так и вспыхнули, как два янтаря на солнце! Я даже чуточку отшатнулся. А ему то и надо: порх — и нет никого, словно и не бывало. Подружка из дупла за ним — успел ей как-то сигнал подать. Стою один, но знаю, что сплюшки где-то поблизости прячутся. Да попробуй-ка их разгляди, если они снова в сухие сучки превратились и очи ясные свои под мохнатые веки спрятали. Одна надежда, что вечером скажется, голос подаст. «Сплю! Сплю! Сплю!» — прокричит маленькая удивительная сова. Сова сплю-сплю-СПЛЮШ- КА. |