Костёр 1983-11, страница 37

Не в ту сторону мысли текут. Со стула встал, к окну подошел. Сверху за стеклом сосульки длинные висят. Будто с четвертого этажа разнокалиберные ледяные Буратино носы свесили. Я самый длинный нос отломил. Сосулька в руке таять стала, вода на паркет капает.

«...Ледышница, песочница, чернильница...» Совсем мозги не работают...

Мама в комнату заглядывает.

— Как! — изумляется. — Ты не спишь?!

— Шесть секунд! — ее умоляю.

— Господи, — мама раздражается, — хоть ты-то перестань меня доводить. Спать сейчас же. У тебя завтра политинформация.

Точно. Политинформация. Забыл абсолютно. Что делать? Лег спать. Лежу на холодной простыне, сна и в помине нет. Бодрость ощущаю неимоверную. Год могу не спать, только завтра не проснуться будет.

Как люди целые книги пишут — ума не приложу. А тут бьешься над двумя строчками, бьешься... В лепешку разобьюсь, но придумаю. «...Чулочница, носочница, сыщица...» Через некоторое время стало казаться — голова от напряжения сплющивается. За стенкой тахта скрипнула — мама спать улеглась. Она засыпать умеет в одну секунду, просыпаться — в две. Будильник зазвенит, она потянется, глаза откроет. «Дмитрий,— уже говорит, — ты почему не в школе?» Удивительная способность, мне бы так.

Лежу — бодрость все прибывает и прибывает, внутри от бодрости все гудит. Мучения испытываю — ни с чем не сравнимые. «Довольно! — про себя скажу. — Никаких рифм, хорошенького понемножку», а сам все равно думаю.

Вскочил с кровати, к папе на кухню прибежал.

— Папа! — говорю. — У меня стих не получается.

— Так это и хорошо, — папа уныло говорит. — Когда сразу получается — неинтересно. Интерес проснуться не успел — у тебя уже готово.

— Когда долго не получается, интерес опять засыпает, — говорю я.

— Н-да, — папа тусклым голосом говорит. — У меня что-то тоже не очень...

Кофе из кружки отхлебнул, в схему смотрит — морщится, будто зуб простудил. Опротивела она ему, без слов понятно. Мне тоже стих мой опротивел.

Папа перед собой рукой помахал—дым разогнал, чтоб меня лучше видеть.

— Сын, — серьезно говорит. — Самое главное в жизни — научиться смотреть правде в глаза. Если ты — бездарь, имей мужество вслух сказать: «Я — бездарь». И нечего трепаться.

— Я не бездарь, — говорю. — Я просто слов мало знаю.

— Да я не про тебя, — папа вздыхает. — Я — вообще...

— А-а, — говорю. — Тогда верно. Вот Венька Вербовский любит смелость свою рекламировать. «Мне, — говорит, — хоть что. Хоть контрольная, хоть самостоятельная. Хоть Галина Максимовна, хоть Маргарита Ивановна. Хоть завуч, хоть директор. Сказано, гуляю физику, сделано — гуляю физику...» Перемена кончается, смотришь — первым в класс заплывает. Заплывет да еще и замечание за болтовню на уроке отхватит. Знаменитое трепло.

— Он не трепло, а лоботряс, — папа говорит, окурки в мусоропровод вытряхивая. Снова за стол сел, из кружки кофе отхлебнул. — Понимаешь, — говорит. — У каждого человека должно