Костёр 1986-01, страница 25

— Может, он за шампанским пошел,— Колька сел на пирс и уставился на чужие яхты.— Когда спускают судно на воду, об него всегда разбивают шампанское.

Кверху дном, разноцветные, как краски в коробке, лежали на берегу «оптимистки». В приколоченные к причалу автомобильные покрышки торкались голубыми носами «Скоморох» и «Снарк». Тяжелой мачтой качала крейсерская яхта «Норд». А по фарватеру плыл железный драндулет «Речник-73» и прошлогодние листья.

— Куда ж он провалился?— опять начала я.— Сам спуск назначил, а сам?

— Ждите-дожидайтесь!— из-за паруса «Аль-таира» вышел Герка Хлебов, усатый сын школьного бухгалтера, студент ПТУ.

Он стоял на крыше каюты и пощипывал свои худосочные каштановые усы.

— Волынщик твой дядя Леша!— сказал Та-рабукину Герка.— В печенках у всех со своим «Защитником».

— В каком смысле?—грозно спросил Тара-букин, хотя Герка был парень крупный и не любил, когда ему возражали.

— Да он своего «Защитника»,— заявляет Герка,— шесть лет строит и третий раз перестраивает. Главное, каждый год спускать собирается! Анекдот — кильблок притащил!— Герка соскочил на берег и пнул кроссовкой дяди-Лешину тележку для спуска.— А сам дома отсиживается!

— Чегой-то ему отсиживаться?— Тарабукин совсем помрачнел.

— А то!— хмыкнул Герка.— Я его раскусил! За остойчивость боится. Рассчитал, небось, через пень-колоду, девять лет угрохал, а на воде — хопа!— и оверкиль!

Даже я поняла, что Герка хватил через край.

Известное дело — за остойчивость боятся все. Самое важное для кораблестроителя — ровно встанет на воде его судно или даст позорный крен. А «оверкиль» — значит «вверх тормашками»!

Тарабукин встал и зашагал по причалу. Я тоже.

— Герка!— крикнул на прощанье Тарабукин.— Сам ты... Оверкиль! Понял?!

— Я тебе не Герка, а Герард Степанович!— цыкнул Герка, но Тарабукин даже не оглянулся.

Дверь открыл дядя Леша.

— Сами сброс назначили, а сами?! — с лестничной клетки выпалил Тарабукин.

— А сам — сплю!— независимо ответил дядя Леша.— Я, Колька, бодрствовать не желаю!

— Чегой-то вы?— удивился Тарабукин.— Где Тимофей Лукич?

Вместо ответа — из полосатого кармана пижамного пиджака дядя Леша вынул телеграмму.

«ГОРАХ КАВКАЗА СЛОМАНА НОГА»,—

прочел Тарабукин.— Какая нога?!— вскричал Колька,— он же ведь обещал!..

— Чайник мой угорел,— сказал дядя Леша.

Он скрылся на кухне, а мы прошли в комнату.

Возле кровати — в дяди-Лешином изголовье

висела репродукция картины Крамского «Неизвестная». Под «Неизвестной» на гвозде располагалась морская фуражка.

20

Я давай фуражку разглядывать, а Тарабукин сел на кровать и говорит:

— Все-таки подозрительно.

— Ты,— говорю,— про что?

— Про Тимофея Лукича!— говорит Колька.— Друг называется! В войну на одном корабле ходили! А сейчас? Дядя Леша его девять лет ждет! Не сбрасывается! А он? То сам себя инспектором рыбнадзора назначит!.. То, говорит, «мемуары пишу»!.. Теперь у него нога в горах Кавказа! Черт что выдумывает, лишь бы не приезжать.

— А он где?— говорю.

— Тимофей Предыбайло,— сказал Тарабукин,— коренной житель города Шадринска. Девять лет не виделись, а дядя Леша все равно: «С Тимофеем строили, без Тимофея мне сброс не в сброс!»

— Как же они строили?— я запуталась совершенно.

— По переписке,— отвечает Колька.— Например, дядя Леша пишет: «Как нос будем делать — с бушпритом или без?» А Тимофей Лукич отвечает: «С бушпритом, Алексей, нос смотрится гораздо авантажней». Понятия не имеем,— сознался Тарабукин,— что за слово такое «авантажней». Но бушприт-то — вон он! А Тимофея Луки...

— Чаю будете?— с угорелым чайником в комнату вошел дядя Леша.

Пили мы, пили чай, а Тарабукин говорит:

— Дядь Леш! Приходите к нам в школу?! На праздник. В честь Дня Победы!.'.

Восьмого мая без пятнадцати пятнадцать мы встречали его у школы.

Тарабукин дядю Лешу записал в «выступающие» и здорово побаивался, что тот не явится.

Но — ровно в три — в военной форме — дядя Леша показался на дороге.

Фуражка с «крабом»!

Пуговицы надраены до сверканья! Ботинки тоже!

На рукавах по три золотых полоски! А на кителе — шесть медалей и три ордена!

Мы сразу повели его в зал.

Там уже перед всеми стоял Юра — старший пионервожатый.

— У нас на празднике — гость!— сказал Юра.— Ветеран Великой Отечественной войны, бывший краснофлотец...

И Юра объявил дядю Лешу.

Дядя Леша вышел на сцену. Он встал посередине, потрогал — на месте ли фуражка, и — неожиданно для всех — спустил под подбородок блестящий кожаный ремешок.

Зал стих.

— Вот так вот делают,— громко сказал дядя Леша, — чтоб фуражку ветром с головы не унесло.

Дальше дядя Леша смолк.

Тихо, молча, ничего не говоря, он стал рыскать по своим карманам.

Наши заперешептывались.

В президиуме беспокойно заерзала Прохорова. Ей, почти круглой отличнице, доверили вручить гостю красные гвоздики. Но вручать-то велели