Костёр 1986-04, страница 34

А£ТИ РАЗНЫХ НАРОДОВ

ИЗ ПАИН-ТАУНА

Мы встретились в Артеке, я и эта девочка, оказалось, что она тоже из Южной Африки, из ЮАР. Я подумал, вдруг она из Наталя, может быть, даже из моего Пайн-тауна. Но она отвечает: нет, она вообще теперь не в ЮАР, они с родителями давно перебрались в Танзанию. Ее мама — член Африканского Национального конгресса, запрещенного властями. Полиция их преследует. И мать решила уехать ради дочери, чтобы она не осталась одна, если ее арестуют. А отец у них тоже борется против апартеида, но девочка ничего не стала рассказывать мне о нем. Наверно, этого нельзя было делать.

А мне хотелось бы расспросить кого-нибудь про Наталь, про Пайн-таун, как там все, потому что и я ведь теперь живу в другой стране, в Замбии. Мы тоже уехали, мама, отец и я, только дедушка там остался.

Почему мы уехали? Те же причины, что и у этой девочки. И вот получилось, что мы с этой девочкой южноафриканцы, но живем не дома. И вот встретились в Артеке. В дружине в нашу честь подняли флаг. Но не тот флаг, государственный, расистский, а флаг Африканского Национального конгресса. Вы спрашиваете, как зовут девочку? Она не хотела, чтобы я называл ее имя. А меня зовут Велафи.

Мне было девять лет, когда мы уехали в Замбию. В Пайн-тауне у нас был дом. Из шифера. Нет, не только крыша из шифера, стены тоже. Вся улица была из таких шиферных домов, я ее хорошо помню, а сразу за домами начиналась степь с низким кустарником, мы называем это — буш. Жесткий кустарник, до самого горизонта, и только там вдали возвышаются горы.

Утром люди выходили из домов, ехали на работу. Я гово

рю: Пайн-таун, но фактически мы жили за городом, в таун-шипе. Жить в городе вместе с белыми люди с черной кожей не имеют права. Так в Южной Африке везде устроено. Люди из нашего тауншипа уезжали утром на работу, а вечером возвращались. Белые хотят, чтобы черные работали на заводе, в магазинах и на рудниках, подметали улицу, а чтобы мы жили рядом с'ними — этого они не желают.

Школа была в Клермонте, в нашем тауншипе, а в город я редко ездил. Только если мама попросит что-нибудь там купить. Просто так туда ездить — мало удовольствия. Куда ни пойдешь — везде эти таблички: только для белых. В магазине два входа — один для белых, а другой для черных. Точнее, не для черных, а для всех остальных, потому что в Южной Африке людей на касты разделили: есть просто черные, есть «цветные», это мулаты, и еще выходцы из Азии, их «индусами» зовут. А белые — как бы высшая каста. И в автобусах то же самое, автобус для белых, автобус для небелых. В парк вообще черным нельзя входить. Но если негритянка-нянька с белым ребенком, то ей уже можно — благодаря ребенку. И к пяти часам ты должен вернуться в свой тауншип, чтобы после пяти тебя в городе не было.

Однажды я был свидетелем

забастовки. Автобусная компания подняла сильно цены, и люди возмутились и решили не

пользоваться автобусами. Утром автобусы ушли в город пустыми, и там все эти магазины, конторы, фабрики остались без рабочих. В тот же день в тауншип приехала полиция. Наши люди стояли с плакатами, что проезд в автобусах слишком дорогой и за жилье тоже очень много надо платить. А полицей-