Костёр 1986-11, страница 14

Я направляюсь к кафе «Птица».

— Куда? — дверь загораживает швейцар.

— На свадьбу! — говорю я.

...— ТАШИ-ТУШИ!!! — кричит кларнетист, похожий на гвардейца кардинала, и прижимает к губам кларнет.

— КЕЦЕ ПЕСА! — стучит барабанщик в армянский барабан — дехол.

Третий музыкант играет на аккордеоне. У него кривой нос и прямой пробор, белый, как след самолета.

Пляшут родственники из Дзорагюха!.. Из Схоторашена!.. Из Еревана!

— АЙ-ВАЙ! — пошел танцевать!

В одной руке — кинжал с лентами, конфетами и яблоками на острие!

В другой — настоящий живой петух! Желто-оранжевый с синим и зеленым! Грудь в пуху, зато сзади — совсем свободный от перьев!..

— Каков петух?! — кричат.— Залетный! Схо-торашенец!!!

— На кухню! В суп его!.. — кричат.

А Нельсон-то, Нельсон! Стриженый! Ничего общего с английским адмиралом! Точно подметила тетя Сирануш — уши у Паремузянов действительно оттопыренные.

Ну и что?! Кто там думает об ушах?!

— За двух цветов! — провозглашает замечательный толстый человек. Сам — мешковатый! Нос — шишковатый!..— Чтобы до конца своих дней,— говорит он,— гордо стояли! Словно большой и маленький Масис*. За их родителей!.. Цитик! Друг! За тебя!

— Спасибо, Роланд,— важно поблагодарил со своего места дядя Ованес.

— Что такое «цитик»? — спрашиваю я у Нунки.

Она сидит ко мне спиной, жует кинзу и колбасу в лаваш завертывает.

— «Птенчик»! — отвечает Нунэ.— Так звали папу в детст... ТЫ ОТКУДА?! — ахает Нунка.

Так же ахают, увидев меня, мои родители, тетя Сирануш, но главное Мариам. Уж кто перепугался, так перепугался!

Ведь как получилось — все по плану папы.

Вернувшись из армии, Нельсон со своими родителями, с подарками, с Мариам, только без Арарата,— явился к дяде Ованесу и давай опять, как ни в чем не бывало, просить у него руки Мариам. В самый ответственный момент на сторону Паремузянов переметнулась и тетя Сирануш. Тогда дядя Ованес видит — дело серьезное — проявил великодушие и жениться разрешил!

В день свадьбы к ним домой за Нельсоном и Мариам приехала праздничная машина с куклой на капоте и обручальными кольцами на крыше. Но так как с одним и тем же человеком подряд два раза расписываться не разрешают, то они, оставив своих родителей встречать гостей, поехали не в ЗАГС, а к нам и к Арарату.

* Масис — гора Арарат.

Естественно, все это время Арарат находился на нелегальном положении. А вечером, когда народ отправился на свадьбу, меня оставили с ним сидеть! А что мне тоже охота раз в жизни на свадьбе погулять — до этого теперь никому нет дела.

Хорошо, явился Цуцульковский!..

— Все нормально! — говорю я Мариам.— Вон Лев с ним! Я только посмотреть и назад..'.

А Мариам вдруг как встанет! Как поднимет свой бокал! И как жизнерадостно — объявит!

— У нас есть сын Арарат! За то, чтобы он был счастлив! И здоров!

Ух, какая наступила тишина! Только официанты на кухне переговариваются. И... ХР! ХР! ХР! ХР! — огромный дядя Ованес давай раскачивать черно-рыжими усами.

Головы гостей медленно поворачиваются в сторону дедушки Манаса. А он — в приталенном кителе с золотыми пуговицами — спрашивает:

— На вортэг э?

И это, конечно, на нервной почве, что я поняла его вопрос.

— Вот он! — отвечаю я дедушке Манасу и распахиваю оконные витражи.— С ним там мой друг, видите? Это Лев Цуцульковский.

Лев прохаживается перед памятником. Наверное, рассказывает Арарату, как это случилось, что Юрий Долгорукий основал Москву.

А в хромовых сапогах и в болотного цвета галифе к нему подходит дедушка Манас. Он забирает у Льва ребенка и... приветственно ему гугукает!.. Следом за своим папой бредет к Юрию Долгорукому директор овощного магазина Ованес Манасович Милитосян. За ними из кафе на площадь высыпают дзорагюхцы, схоторашенцы, москвичи, ереванцы!.. Теперь они все — по очереди — гугукают нашему Арарату.

— Нунэ,— вдруг слышу я голос Льва. Он уже сидит с ней за столом! — Я тебя искал... Я решил. Я на тебе женюсь.

— А вы когда меня полюбили? — хохочет

Нунка.

— Загогулина! — говорю я сама себе.— Загогулина. Загогулина!..

Я беру со стола нож и разрезаю веревку на ногах у петуха!

Пусть всем будет хорошо. А не то, что у одних радость, а из других суп.

Тут мой папа надел на плечи аккордеон! И вместе с кларнетом и барабаном, с мамой и аккордеонистом запел песню «Любовь пожарника», единственную, какую умел:

День сегодня такой лучезарный!

Солнце в небе палит, словно жар!

Но не видит, не знает пожарный,

Что горит в моем сердце пожар.

И они ведь тоже кой-чего не видят и не знают.

Они не видят и не знают, что в эту самую минуту — по улице Горького! — по центральной улице Москвы — улепетывает во все лопатки заветный свадебный схоторашенский петух.