Костёр 1987-03, страница 32

Ноздри щекочет мне тальниковый дым, щиплет глаза. Я смахиваю со щек слезы. По секрету скажу вам: это от радости, а не от дыма.

Мама! Два с половиной месяца не видел я ее. Она стоит у входа, ждет меня! Я спрыгиваю с нарт, падаю в снег, подымаюсь, бегу к маме. Она тоже бежит навстречу мне. Я спотыкаюсь, опять падаю, пытаюсь подняться. Мама подхватывает меня. Обнимает крепко-крепко, целует в лоб, в щеки! Мама! Сейчас я не прячу половину радости: не могу спрятать.

Моя мама — самая красивая, самая добрая, нежная на свете. Если я замерзну, она обнимет меня — я сразу согреваюсь. Если мне станет грустно, она поцелует, приласкает — все опять хорошо.

Вот я и дома! Мне хочется сейчас сесть рядом с мамой, прижаться к ней и слушать сказки. Но нельзя. С дороги надо накормить собак. Они устали, проголодались. Так долго тащили нарты, везли нас и наш груз. Мама дает мне ведро горячего супа из оленьей крови. Я наливаю его в миски собакам, потом приношу им мороженую рыбу. Они все быстро съедают, виляют хвостами: «Спасибо! Очень вкусно!»

— Отдыхайте, собачки,— говорю я.

Они ложатся на снег, а я вхожу в дом. Я только что приехал с папой издалека. Значит, сейчас я и папа, мы — гости.

гости

У нас как принято? Вошел человек с дороги в нимэ, первым делом хозяева спешат согреть его и накормить. Даже не спрашивают, хватило ли ему пищи в пути, не замерз ли, пока ехал? Без расспросов усаживают поближе к печке, поят горячим чаем и кормят сытной едой. И не важно, кто приехал: родственник, знакомый или вовсе чужой человек. В тундре мало живет людей, поэтому рады каждому. В тундре трудна и опасна дорога, поэтому заботятся о любом путнике, вошедшем в нимэ. Так говорит мама.

Мы с папой сейчас мамины гости. Стягиваем малахаи, верхнюю меховую одежду, садимся к печке. В другое время мы оба помогали бы маме. Принесли бы топливо, снегу полный котел — снег на плите сразу становится водой. Но теперь мы гости. Нам положено сидеть, отдыхать, отогреваться. Это правильный обычай.

Сижу у печки рядом с папой, с мамы глаз не спускаю. Она строгает острым ножом мороженую рыбу, посыпает солью и перцем. «Строганина» называется. Делают ее из хорошей, жирной рыбы: сига, омуля, чира, нельмы, пеляди. Или из оленины. Папа говорит, что раньше люди, которые приезжали к нам из других краев, не ели строганину, брезговали, не считали за еду. Они ошибались и за это расплачивались: умирали. Нет, не наши предки их убивали — убивала цинга. Такая болезнь: зубы болят, выпадают, десны пухнут, из-за этого начинается заражение крови, человек погибает. Наших предков цинга не трогала, потому что они ели мороженое сырое мясо и рыбу: там много витаминов, их боится цинга.

Мы с папой пересаживаемся к столу. Мама подает нам строганину. Я кладу в рот тонюсенькие пластинки чира. Они жирные, нежные, сами тают во рту, как мороженое. Сначала стало немного холодно, а потом сделалось тепло, голова посветлела. Так бывает, когда умоешься очень холодной водой.

После строганины мама угощает нас вареным оленьим языком. Вкусно! На тарелках появляется жареная оленья печенка. Мама приготовила ее на угольях. Немного подгорелая корочка хрустит на зубах, а внутри печень сочная, мягкая. Пальчики оближешь. Печень целебна, как и оленьи мозги, которые мы едим вслед за нею. Мама глядит на нас, улыбается. Ей нравится, что мы с папой уплетаем за обе щеки и нахваливаем кушанья.

Когда мы съели еще и наваристый бульон с оленьим мясом, я почувствовал, что моей усталости как не бывало. А если бы я устал больше или приехал больным поздней весной, мама дала бы мне панты: молодые оленьи рожки. Это прекрасное лекарство. Его закупают у нас другие страны, даже южные, хотя там полно фруктов: на каждом дереве висят витамины. Но панты и у южан ценятся. Так говорит папа.

После обеда мы пьем чай, горячий-прегорячий, крепкий, душистый. Я мечтал в дороге о мамином чае. Уф-ф! Хорошо! Жарко! Мы снимаем внутреннюю меховую одежду, остаемся в шерстяных свитерах и брюках. Потом и свитера стягиваем. Тепло дома! Я прижимаюсь к маме. Теплая мама! Она гладит меня ласково по голове.

27