Костёр 1987-04, страница 30

не видывал. Сон сразу слетел с меня. Это уже почти как кино. Не прутики, а настоящие деревья. Они густо-густо заселили берега реки. Может, из зарослей выскочит большущий лось, сохатый? Было бы здорово!

Папа как будто услышал, о чем я думаю, причалил к берегу. Мы выгрузились. Прошли немного пешком и забрались в заросли. Неужели папе тоже захотелось увидеть сохатого?.

Мы засели в скрадке, то есть спрятались, скрылись с глаз.

— Будем ждать. Надеюсь, повезет,— сказал папа полушепотом.

— Кого караулим? — не успел я дальше спросить: «Лося?» — папа ответил:

— Диких оленей. Возможно, тут появятся. Добудем одного.

Дикого оленя? Тоже неплохо. Значит, папа взял меня не только на рыбалку — будет охотиться, на оленя. Я впервые увижу это.

— Но ведь ты говорил мне, что они уже ушли на Север,— вспомнил я.

— Много говоришь,— шепнул мне папа.— Это оленья тропа. Здесь ты должен быть тихим, как охотник.

Я замолчал.

Солнышко начало припекать. Я снял малахай. Принялся отмахиваться от комаров. Их было пока еще не очень много.

Лишь в середине дня мы услышали стук копыт и хорьканье.

На том берегу показались олени.

— Целых пять,— прошептал я.— Какие красивые! А рога-то, рога! Я таких не видел...

Наверное, у меня получилось довольно громко: не сдержался. Папа сжал мне руку, приставил палец к губам: «Тс-с-с!»

Олени не почуяли нас. Спокойно перешли речку. Стряхнули с себя воду. Медленно двинулись наискосок от нашего скрадка. Папа поднял ружье — приготовился к выстрелу.

Олени, пофыркивая, медленно шли поодаль, худющие, отощали за зиму. Шерсть намокла, отчего они казались еще худее. Мне стало жаль их. Вожак поднял голову. Я увидел большие красивые глаза. Они смотрели с удивлением. Куда? На папино ружье? Два ствола тоже уставились на оленя.

%

«Все!» — подумал я и зажмурился. Даже малахай натянул на голову, чтобы не слышать. Но выстрела все не было. «Наверное, отец ждет, чтобы олени собрались потеснее»,— подумал я.

Я приоткрыл глаза, вижу: олени преспокойно удаляются от нас. «Уф!» — вздохнул я и снял малахай. Повернулся к папе и спросил все еще шепотом:

— Почему ты не стрелял?

— Страшно худые они,— ответил папа в полный голос.— Да и куда нам столько мяса?

— Рыбы у нас много? Да? — подсказал я.

— И рыбы много, сынок.

— А ты оленей пожалел, правда?

— Да, сынок. Они идут на Север, к океану. Это самые последние олени. Даже отстали от стада, так утомились.

Я посмотрел на папу. Он тоже показался мне уставшим. Раньше я не видел его таким. Но скоро я понял, что это не от усталости, а потому, что папа вспомнил одну грустную историю.

— На эту оленью тропу, сынок,— начал он,— меня впервые привел мой отец, когда мне было столько же лет, как тебе сейчас.

Папин отец, мой дедушка Сэмэн-ама живет в поселке Черском с дочерью. К нам в тундру он приезжал погостить всего раз. Дедушка мне понравился. Я не хотел, чтобы он уезжал. Но он не мог остаться: у него больные ноги, он старенький. В тундре живут только те, у кого здоровые, сильные ноги. Здесь нет автобусов, такси, метро, приходится много ходить пешком.

— Так вот,— продолжал папа,— Сэмэн-ама рассказал мне тогда на этой тропе, что его сюда же привел впервые его отец, Апо, когда Сэмэну было десять лет. Тоже была весна. По тропе точно так же шли на Север дикие олени. Они, понятно, исхудали за зиму. Но и Апо, его семья, сын Сэмэн тоже сильно изголодались. Здесь они надеялись добыть пищу. Ружей у них тогда не было, ты знаешь, что до революцйи юкагиры охотились копьями. И вот десятилетний Сэмэн добыл трех оленей. Апо был горд. Он исполнил свой долг: вырастил охотника, мужчину, кормильца. Вот как рано становились тогда взрослыми!

— И совсем не жалели оленей,— добавил я.

— Не жалели,— повторил папа.— Убивали их даже ослабевших. Вынуждены были убивать, иначе их самих извел бы голод.

Папа помолчал, потом погладил меня по волосам и сказал:

— Я тоже доволен своим сыном. Я видел: ты пожалел оленей. Выходит, будешь хорошим охотником и настоящим мужчиной. В наше время это значит: жалеть слабых, защищать их, а на охоте и на рыбалке не бить зверя, птицы и рыбы больше, чем тебе надо.

«Знаю, папа,— сказал я про себя.— И еще знаю, что охотиться и рыбачить нужно только тогда, когда разрешат охотоведы и рыбинспекция. Папа, папа, ты забыл, что я уже не маленький? Забыл про мой первый выстрел?»

— Надо беречь зверей и рыбу,— продолжал он,— не допускать, чтобы пришлось кого-то из них заносить в Красную книгу...

— ... как стерхов,— добавил я, вспомнил их танец и мамины слова: «Ты везучий, Тонти, ты счастливый: стерхов трудно увидеть».

Я подумал, что, может быть, когда вырасту, стану охотоведом: буду оберегать и разводить стерхов прямо у нас, в тундре. И мама скажет мне потом: «Спасибо, Тонти, теперь вся тундра может любоваться нашими полярными журавушками».

Я вспомнил маму и обрадовался, что папа засобирался в обратный путь.

Мы вернулись домой поздно: мама готовила ужин. Я соскучился по ней — не выходил из нимэ и после ужина. Объяснял, что из-за комаров сижу: спасаюсь от них дымом. Это тоже правда, но только одна половина правды. Вторую половину я скрывал, потому что стал большим.

Окончание следует

j