Костёр 1987-12, страница 10

из печки горяченькую картошку, а лейтенант достал из вещмешка сало, консервы и галеты. И устроили пир. Дед вылез из-под своего тулупа, и они с лейтенантом выпили по маленькой из солдатской фляжки. Конечно, за Победу.

— Небось невеста есть?

— Подвела невеста, не дождалась меня,— сказал лейтенант и подмигнул девочкам.

Вика стала красная как свекла, Зинка сказала невинным голосом:

— Значит, вертихвостка.

— Ну и ладно,— утешил дед,— другую найдешь. Ты не расстраивайся, главное — верную встретить. Вон, как моя бабушка! Всю войну со мной проскакала.

Бабка расцвела, а дед кончил неожиданно:

— Боялась, что другие отобьют. Я ведь ух какой был! Вот видишь на портрете? А? Лихой?

— Уж так и боялась! — обиделась бабка.

Лейтенант еще успел вздремнуть на Зинкиной

раскладушке, а когда собрался уходить — всем стало грустно, и бабка даже всплакнула.

На прощание лейтенант сказал Вике:

— Ну, а ты тут будь на высоте, умница и красавица. И косу береги. А то вернусь, а ты стриженая, враз разлюблю. Так что жди.

Вика только глупо улыбнулась.

Дед спросил:

— Как там на фронте сейчас, сынок? Только правду говори, мы не из пугливых. От Москвы отогнали, а дальше пойдем до границы, аль до Берлина? Как думаешь?

— Уж это точно — до Берлина. Не жить нам на одной земле с фашистской сволочью. Мы все так думаем, так что не беспокойся, батя!

— А когда же это будет? — допытывался дед.— Как думаешь? Ведь пока — что ни сводка, то город сдали. Разве это хорошо, а?

Лейтенант почесал переносицу, глубоко задумался, ответил:

— Чего уж тут хорошего!

— Хоть бы нам с дедушкой дожить до Победы. Всех своих воинов дождемся, и помирать можно,— сказала бабка.

Вика вспотела от стыда.

Лейтенант ткнул пальцем ей в живот.

— Значит, Вика? Может и письма ты писала, а я еще удивлялся, что почерк какой-то детский. Ну, ты?

— Мы писали,— нахально сказала Зинка,— что тут плохого? Хотели подбодрить, радость доставить. Думаем, у человека семья пропала, грустно ему, вот мы его и повеселим.

Лейтенант махнул рукой:

— Повеселили! А врать-то зачем? Надежду вселять? Эх ты, красавица и умница! Сначала сопли подбери, а потом уж письма пиши.

— Вам же добра желали, а вы ворчите,— не унималась Зинка,— знали бы, не писали. Другого бы выбрали. Получше вас.

— А стихи-то у кого списали?

— У Лермонтова...

— Хорошие стихи, мы всем взводом их наизусть выучили. Ну ладно, что уж тут выяснять, почему да отчего. На первый раз прощается.

Он уже не сердился, улыбался насмешливо:

— Ох, девчонки — куриные печенки, руки чешутся — отколотить бы вас хорошенько.

Вот уже несколько дней у мамы болит голова. Сегодня она не пошла на работу. Тетя Катя уговорила.

— Мам, может, это тиф? — испуганно спрашивает Вика.

— Ну, что ты, дурочка! — смеется мама.— У меня же нет температуры.

Тетя Катя заставила маму поставить градусник.

Вика не дождалась результата — торопилась в школу, но мама успокоила ее.

— Обыкновенная простуда. Не пугайся и беги скорей, а то опоздаешь.

Вика ушла, но на уроках нет-нет да и вспоминала мамино какое-то странно воспаленное лицо, и сердце ее начинало колотиться от ужаса. Но ведь мама — сама врач, она знает, что с ней, и Вику уверила, что ничего страшного. Обыкновенная простуда!

А когда Вика вернулась из школы, маму уже побрили наголо, и она стала похожа на мальчика. От машинки голова ее была вся в неровных бороздах, но это было совсем не смешно, а страшно. У нее был жар.

— Мамочка! — ахнула Вика и громко заплакала, но мама сделала строгое лицо.

— Пожалуйста, без слез. Во-первых, еще неизвестно, тиф ли это, а потом, если тиф, то в легкой форме, я уверена. Конечно, придется лечь к себе в корпус.— Вика опять зарыдала. Мама поморщилась.— Стыдно, ты же большая девочка и остаешься не одна, а с тетей Катей.

Санитарка, собирая маму, ворчала:

— Все сама, все сама, во все лезла, вот и дождалась! Говорила я тебе — поберегись, у тебя — дите-полусирота, если уж себя не жалеешь!

Мама храбро улыбалась Вике, не возражала, видно, голова здорово болела и спорить с санитаркой не было сил.

Потом за мамой приехали на лошади и увезли.

Вика стоит у окна, лоб прижат к стеклу. Вот и кончилась главная мамина забота — сыпнотифозный барак. Теперь ее будут лечить и спасать. Скорей бы, скорей бы кончилась эта проклятая война!

Тетя Катя накормила Вику, спросила:

— Может, Зиночку позвать на ночь, я ведь скоро ухожу.

Вика замотала головой.

— Нет, нет, я не боюсь ни капельки, я и маме слово дала, что не буду бояться. А без Зинки бабка заскучает...

— Старый, как малый,— вздохнула тетя Катя.

Тетя Катя ушла, а Вика разобрала постель, завела будильник, задула коптилку и легла.

Молодая апрельская луна заглянула в комнату.

Вика закрыла глаза, уговаривала себя: «И в кресле никто не сидит, и в углу не прячется, и под кроватью не притаился, и совсем не страшно, стыдно в моем возрасте бояться темноты. Привидений нет и быть не может. Все это сказки для маленьких. И плакать нельзя. Надо просто думать о чем-нибудь хорошем и веселом».