Костёр 1989-06, страница 35

поживиться. И я туда прятал свои стихи, чтобы^ о них никто не знал. Лишь двоюродному брату Коле я их показывал. А он потребовал, чтобы я показал стихи Чуковскому. Корней Иванович прочел. И добился, чтобы меня включили в литературный кружок Дворца пионеров, чтобы мне дали карточку в столовую, чтобы обо мне позаботились. И пришли ко мне Зоя Туманова (это теперь писательница в Узбекистане — переводчица, поэт и прозаик) и Эдуард Бабаев (ныне поэт и исследователь Льва Толстого). Они позвали меня в Ташкентский Дворец пионеров, в Дом художественного воспитания детей, и там с нами стали заниматься. Нашими педагогами были необыкновенные люди. Лидия Корнеевна Чуковская с нами занималась литературоведением. Мне, помню, дали тему «Пушкин о Баратынском», а я решил писать «Пушкин и Баратынский». Лидия Корнеевна сказала: «Это необъятная тема, ты не сможешь ее поднять». Увы, я и сейчас не мог бы ее поднять.

А вторая преподавательница была Надежда Яковлевна Мандельштам, вдова замечательного поэта Осипа Мандельштама. В кожанке, носатая, энергичная, с вечной папиросой во рту, похожая на Бабу-Ягу, но достаточно добрую. И она нас собрала, Бабаева, Туманову, меня, и сказала: «Ну, вундеркинды проклятые, не знаю, станете ли вы поэтами или не станете, баловать я вас не хочу, но хоть какая-то польза должна быть у вас от занятий со мной. Какой язык вы хотите изучать? — спросила она.— Выбирайте. Французский — прекрасная проза, так себе поэзия. Немецкий — проза так себе, прекрасная поэзия. Английский — прекрасная проза, прекрасная поэзия». Мы закричали: «Английский!» Тогда она сказала: «Shut the door!»¹ Мы растерялись: «Чего?..» Но она ни слова уже с нами не говорила по-русски. «Shut the door!» И мы, повинуясь ее приказу, пошли и закрыли дверь. «Open the door!»² И мы открыли дверь. Потом она сказала: «Open the window!»³ и показала на окно. И мы открыли окно. Потом она заговорила по-русски: «Для того, чтобы изучать английский, нужно потерять всякий стыд, каждую букву произносить неправильно, блеять, лаять. И все делать не так, как по-русски. Шипеть! Высовывать даже язык, когда говоришь: «Thank you»⁴. Но зато навык у вас образуется сам собой». Так она нам поставила произношение.

После этого, не прошло двух-трех уроков, Надежда Яковлевна говорит: «Вы любите стихи. Вот вам Стивенсон. Чудные стихи».

И мы, ликуя, читали/и восхищались звуками английской речи. Но это былщ детские стихи, «^орошо,— сказала преподавательница.— Есть взрослый поэт, который еще легче, чем Стивенсон». И принесла нам Эдгара По. Мы стали его читать, и он, действительно, оказался легким для чтения. И мы даже его переводили. Я переводил:

ф

Один я рос в этом мире слез, Больной, усталый душой, Когда милая фея Евлали Стала дивной моей женой, Златовласая фея Евлали Стала юной моей женой. Ах, землю пройти, нигде не найти Лучезарней ее очей.

Сравнится ли дым под небом ночным В бледных отблесках лунных лучей С легким локоном милой Евлали, Ненаглядной Евлали моей, С тонким локоном юной Евлали, Златовласой Евлали моей.

И Бабаев тоже переводил: «Рыцарь младой,

месяц за

1 2

3

4

Закрыть дверь (англ.). Открыть дверь (англ.). Открыть окно (англ.). Спасибо (англ.).

латник простои вышел сквозь,зной и прохладу...»

И вот Надежда Яковлевна, чтобы похвастаться нашими успехами, привела нас к Анне Андреевне. А нужно сказать, что я уже побывал у Ахматовой, когда у меня еще не было успехов в английском * языке. Тогда Ахматова жила недалеко от главной площади Ташкента. Надежда Яковлевна меня привела, и Ахматова попросила, чтобы я прочел стихи. Я прочел. И она сказала: «Вы знаете, что я хочу сказать». Я не знал. Но сделал вид, что знаю. И она мне такого ежа за пазуху посадила! Потому что я начал думать, что же хочет сказать Ахматова? И вдруг я увидел, что мои стихи, хоть мне и было четырнадцать лет, невероятно старомодные, очень подражательные, что в них то тут, то там слабые рифмы, что в них много общих высказываний и мало самой жизни. В общем я,

месяцем, начал понимать, что хотела

сказать Ахматова. (Может

\

быть, она хотела сказать что-нибудь другое? Не знаю.)

И вот второй раз Надежда Яковлевна нас привела. Уже на улицу Жуковскую. Там был большой дворик. Жила теперь Ахматова на первом этаже, у нее было две комнатки. В сравнительно большей жила Надежда Яковлевна, а в другой, очень крохотной, жила и работала Анна Андреевна. В комнате почти ничего не было. В большой комнате было что-то вроде кухоньки, где они варили чай, а иногда кофе. Тогда всякий кофе казался настоящим. Если имелся кофе, это было совершенно замечательно, это было пиршество. Они вдвоем варили его на углях, а мы с Бабаевым кололи саксаул, вернее, били его об землю, и он расслаивался.

33