Костёр 1990-02, страница 5

стали отвозить в школу и привозить домой на лодках. Были случаи, когда лодки опрокидывались и даже тонули. Мы с дедушкой тоже на топляк наскочили, чуть не опрокинулись и, пока добрались до берега, были по колено в воде. Я не знал тогда, что такое топляк, и думал, что это тот самый утопленник, про которого рассказывала бабка Дарья. Она говорила, что он утаскивает на дно и заще-котывает до смерти. Только потом узнал, что топляк — это обычное бревно, которое плывет по течению, пока совсем не затонет. Так мне объяснила мама, когда я рассказал ей про утопленника.

Мама была совсем еще молодая и очень красивая. Работала она в городе на двух работах и жила там в каком-то подвале. Домой она приезжала очень редко. В дни ее приезда я взбирался на единственную уцелевшую от нашего сада вишню. Сидел почти на самой верхушке и глаз не спускал с дороги, которая ведет к станции. Едва завидев вдалеке маму, соскакивал вниз и со всех ног несся ей навстречу. Она бросала свои тяжелые сумки, подхватывала меня на руки, целовала и, наконец, начинала одаривать городскими гостинцами: леденцами, подушечками, пряниками, вкусными мягкими булочками с хрустящей корочкой... А если я был с ребятами, она и их угощала сладостями. Потому, завидев ее, они кричали:

— Мама идет! Мама идет...

И мы гурьбой бежали ее встречать. Потом начиналось самое неприятное: она долго не отпускала меня гулять, то и дело заставляла есть. Но есть мне вовсе не хотелось. Хотелось быстрее бежать к ребятам, тем более вырваться из дома удавалось не часто. Дедушка постоянно заставлял что-нибудь делать: то бревна ошкуривать, то доски ^подавать, то хворост рубить, то огород от кур сторожить и даже гусей пасти, хотя этим должна была заниматься бабка Дарья. Мама не заставляла ничего этого делать, поэтому дни ее приезда были для меня, как праздники. Всякий раз, когда она отпускала меня гулять, дед недовольно ворчал:

— Распустила мальца, будто в доме делов нет...

Дедушка был не злой, просто очень занятый, сам никогда без дела не сидел и не любил, когда другие бездельничают. До сих пор испытываю чувство неловкости, если вдруг оказываюсь без дела. Так и кажется, что он откуда-то на меня смотрит. В округе дедушка слыл большим мастером. Его постоянно приглашали то в один дом, то в другой: печки класть, крыши крыть, колодцы налаживать, даже свиней колоть. Не было минуты, чтобы он сидел без дела: пилил, строгал, тесал... Даже колеса для телег и бочки под квашеную капусту сам делал.

А однажды он смастерил мне санки с железными полозьями. Такие замечательные санки! Ни у кого таких не было. У ребят были дрыны, гнутые из железных прутьев, а у меня настоящие санки. Если хорошо оттолкнуться и лечь на них животом, то с горки они неслись, как ветер, — дальше всех. Классные санки! Я на них и хворост приспособил из кустов таскать, и по дороге ездить не хуже, чем ребята на дрынах, и даже собаку в них

запрягать. Наш Орел был настолько сильный, что его все собаки в округе боялись. А однажды ночью он сорвался с цепи и прямо в овраге, недалеко от дома, загрыз волка. И сам весь в крови приполз к дому. Дед потом ему шерсть выстригал и какой-то мазью все раны замазывал.

Как-то в середине зимы разыгралась пурга. Недели две дуло не переставая. Наш дом завалило до самой крыши. Стихло. Дед стал расчищать двор. Я привязал к саночкам Орла и стал вывозить снег. Дед похвалил нашу работу, а через несколько дней смастерил настоящую упряжку: съемные оглобельки, дугу, хомутик и даже вожжи к ошейнику привязал. Орел был очень умный, много команд понимал: «сидеть», «стоять», «вперед»... Вообще-то, он все понимал, только сказать не мог. Я с ним иногда даже разговаривал через стекло, когда дедушка гулять не пускал. И он меня сразу понимал, мы с ним вместе даже плакали. Ведь его тоже с цепи не отпускали! И он понимал, как мне тяжело, как скучно сидеть дома, когда все другие люди гуляют.

Дед запряг в саночки Орла, дал мне в руки вожжи и скомандовал:

— Вперед!

И мы помчались. Сначала ехали по дороге к станции, но потом он вдруг заупрямился. Свернул с дороги и рванул напрямую — в сторону Хитрого поселка. «Хитрым» его прозвали потому, что он застраивался самовольно, между деревней и станцией. А наш дом стоял посередине: между поселком и деревней. Но я дружил больше с деревенскими. Когда случались стычки, а они случались часто, я был на стороне деревенских. Поэтому появляться одному среди хитровских ребят мне вовсе не хотелось. Я стал дергать вожжи и уговаривать Орла, чтобы он повернул обратно. Он сделал вид, что не слышит меня. И, высунув язык, во весь опор несся к поселку. На сугробах и кочках так трясло и подбрасывало, что я чуть-чуть не вывалился из санок. Добежав до поселка, он

з