Костёр 1990-02, страница 8

кованые крючки с талом и красивыи поплавок из пробки он мне насовсем отдал. Для меня это было целое сокровище! Крючки мы обычно делали из булавок или иголок, но они получались без заку-синок, а леску вязали из конского волоса, который надергивали из лошадиных хвостов, а то и вовсе суровую нитку привязывали к удилищу из орешника. И гостинцы он мне приносил, и в кино отпускал. Но все равно, как только он появлялся в доме, я чувствовал себя стесненно и под разными предлогами старался уйти из дома.

Дед неожиданно встал на мою защиту:

— Пусть перебесится, — говорил он бабушке и отпускал на деревню. И не ругался, если я оставался ночевать у кого-нибудь из ребят. Он не заставлял меня называть отчима папой. А вот бабушка постоянно уговаривала, чтобы я его так называл. Я старался, а вот как-то не получалось: не мог я произнести это слово, язык не поворачивался. Я называл его дядей Гришей. Или вообще никак не называл. Больше всего я боялся за мать, думал, что соседки опять будут ее оговаривать, а меня называть бедной сиротиночкой, что мне очень не нравилось. Но они молчали, и ребята перестали дразниться. Тогда у многих ребят появились отчимы. А у кого не было, так они, наоборот, нам завидовали, потому что отчимы приносили нам лыжи и военные пайки. А голод был страшный! Многие ребята по весне, как только стает снег, ходили с корзинами по полям и из пахотной грязи выбирали перемерзшую картошку. Ее промывали, перемешивали с мякиной или травой и пекли сухие лепешки. У нас их звали «тош-нотиками». Тогда некоторые только этим и питались. Мы не хвастались друг перед дружкой пайками. Среди ребят отчимы ценились у нас за лыжи. Только у Петьки Самсонова отчим был железнодорожник, но он тоже где-то достал ему лыжи.

На лыжах я катался здорово. С любой горки съезжал — только с кургана побаивался. И никто съехать с кургана не решался! Даже на дрынах — и то с половины катались. Но однажды я все же осмелился.

Бабка Дарья рассказывала, что на месте кургана когда-то стояла церковь. А потом вместе с людьми под землю она ушла. Это была страшная цер

ковь. Я потом расскажу ее, эту историю. Вообще-то издали курган действительно напоминал церковь: тонкая, острая верхушка с небольшой ровной площадкой, будто бы срезанная колокольня, крутой, почти отвесный спуск, небольшое плечо, как трамплин, и снова отвесный спуск, постепенно переходящий в ровный пологий склон.

По распадку, между курганом и противоположным холмом, проходила наезженная санная дорога. Когда на нее несешься — дух захватывает от страха. А ну как на самой дороге хряснешься! Она же как лед накатана. Мы на коньках и драндулетах по ней катались. Лучше уж в мягкий снег упасть, чем на дороге. На спор кое-кто .съезжал с половинки до конца. Почти до верхушки противоположного холма с разгону подскакивали, перевертывались и снова перескакивали через дорогу на курган.

Как-то раз отчим ехал со службы на лыжах, остановился и стал смотреть, как мы катаемся. Ребята сразу стали друг перед дружкой выхваляться, класс езды перед отчимом показывать. А Вовка Гришанов, он всегда любил пофорсить перед взрослыми, почти с самой половинки съехал. Несколько раз, как маятник, туда и обратно дорогу перескочил.

— Дядя Гриша, а вы смогли бы съехать, как Вовка? — спросил я.

— Кто его знает, давно уже с горок не катался. А ты съедешь?

— Нет. Я боюсь...

— Чего там бояться! Главное, не трусь и нарочно не падай.

— А вот вы с самой верхушки съедете?

— Можно разочек попробовать, — согласился он и стал елочкой подниматься на курган.

— С верхушки ни в жисть не съедет, — усомнился Вовка.

Снега на отвесном склоне верхушки не было, только тонкая заледенелая корочка. Сквозь нее проглядывала пожухлая прошлогодняя осока. Верхушка кургана и летом почти голая — трава и редкие кустики дубняка растут ниже, на пологих склонах. Зато на верхушке растет чеснок. И еще дикая клубника. Она с мелкими сладкими ягодами. Но пока до нее доберешься, все руки и ноги изрежешь об осоку.