Костёр 1990-08, страница 5

— Он в лазарете, у него открытая рана на правой руке.

— Насколько это серьезно?

— Рана чистая. Уже заживает.

Марк кивнул.

И скажи легионерам, что я всегда считал Четвертую Галльскую лучшей среди когорт легиона.

— Скажу, командир,— пообещал Друзилл.— Они о тебе справлялись, очень огорчаются.

Он встал, поднял в знак прощания руку, увешанную тяжелыми серебряными браслетами за отличную службу, и, тяжело ступая, отправился по своим делам.

Марк долгое время лежал, прикрыв глаза рукой, и рассматривал на фоне закрытых век, в черноте, картины, которые породил рассказ Друзилла. Ему виделось, как подкрепление марширует по дороге и за ним клубится пыль, виделось, как преодолевают последнее сопротивление варваров и падает фанатик с месяцем во лбу. Город бриттов превращается в дымящиеся руины, их небольшие поля посыпают солью по приказу командира подкрепления. Хижины построить снова легко, но соленые поля начнут давать урожай лишь через три года. Но даже если пройдет целая вечность, подумалось ему, все равно ничто не вернет молодых бриттов. Марк сам удивился, что ему это небезразлично.

День следовал за днем, их разнообразил только свет ламп или дневной свет, пища, которую есть ему не хотелось, да тени, сновавшие по двору мимо его окна.

Прибытие нового коменданта все откладывалось, так как несколько центурионов подхватили болотную лихорадку; луна, народившаяся в те дни, когда восстало племя, истаяла, растворилась в черноте, и сейчас в вечернем небе висел бледный серпик новой луны. Все раны Марка, кроме самых глубоких и рваных, зажили. И тогда-то ему сказали, что со службой в легионах для него покончено.

Будущее теперь, когда у него хромая нога, нет денег и нет перспектив, представлялось ему безрадостным и пугающим.

Спустя несколько дней Марк лежал и прислушивался к отдаленным звукам, означавшим прибытие нового командира.

Теперь, когда Марку позволили садиться, он видел двор и розовый куст в винном кувшине, который рос как раз под его окном. Среди темных листьев краснела последняя роза, но пока он глядел, прямо на глазах упал один лепесток — как большая капля крови. Скоро за ним последуют и остальные. Крепость оставалась под его командованием ровно столько, сколько цвел куст... Куст и в самом деле уже не вмещается в кувшин, подумал Марк. Может быть, преемник его что-нибудь предпримет по этому поводу.

5. Сатурналии

Дядя Аквила жил в *самом дальнем конце города Каллева (Каллева была крепостью брит

тов до того, как стала римским городком). Дом почти ничем не отличался от всех прочих домов в Каллеве: удобный, деревянный, с красной крышей. Но была и отличительная черта — четырехугольная приземистая башня на одном из углов дома. Дяде Аквиле, проведшему большую часть своей жизни под сенью сторожевых башен от Мемфиса до Сегедуна, без башни было неуютно.

Здесь же, под сенью собственной сторожевой башни, где находился его кабинет, он и в самом деле уютно себя чувствовал. Компанию ему составляли почтенных лет волкодав Процион и «История осадного ведения войны», которую он писал вот уже десять лет.

Темной осенней порой в конце октября Марк присоединился к числу его домочадцев. Ему отвели спаленку, выходившую на колоннаду со стороны двора. Беленая комната содержала узкое ложе со множеством местных полосатых покрывал, сундук из полированного лимонного дерева, настенную лампу. Если бы еще дверь не была в другом месте, комнатка как две капли воды походила бы на его спальню в крепости. Большую часть дня Марк проводил в атрии, просторной главной комнате дома,— иногда с дядей Аквилой, а чаще один, разве что к нему наведывались Стефанос или Сасстикка. Марк ничего не имел против Стефаноса, старого раба-грека, личного слуги дяди, который теперь прислуживал и Марку. Но кухарка Сасстикка — это было совсем другое дело. Рослая костлявая старуха, она дралась, как мужчина, и частенько давала волю кулакам, когда ее выводили из себя другие рабы. Но с Марком она обращалась, как с малолетним больным ребенком.

Плохая то была для него осень: впервые в жизни он чувствовал себя отвратительно, почти непрерывно страдал от боли и ясно сознавал крушение всего того, что умел и что было ему дорого.

— Завтра состоятся игры,— сказал дядя Аквила.— Нам тут, в Каллеве, конечно, с Колизеем не тягаться, но все же будут дикие звери, показательный бой и, возможно, даже немножко кровопускания. Решено. Идем.

И они отправились на другой день; Марк — в носилках, будто он магистрат или знатная дама. Они прибыли туда рано, но когда, наконец, устроились, амфитеатр позади Восточных ворот уже наполнился нетерпеливыми зрителями. Ветер стих, но воздух был морозный, с чистым острым привкусом, и Марк с жадностью втягивал его ноздрями, поплотнее запахиваясь в военный плащ. После того как он так долго просидел в четырех стенах, посыпанная песком "арена показалась ему необъятной — огромное пустое пространство, обнесенное барьером, над которым ряд за рядом громоздились битком набитые скамьи.

«Если бритты приняли и не все римские обычаи, то играми они возместили другие пробелы с лихвой»,— подумал Марк, оглядывая заполненные ряды, где горожане и сельские жители, с женами и детьми, толкались, пихались, вступали в перебранки в борьбе за лучшие места. Имелось изрядное число легионеров из походного лагеря;

з