Костёр 1990-09, страница 28

ее сегодня вечером, а дядя Аквила и легат заверили qe. Я должен был это сделать давным-давно, ^:*но я просто легкомысленный глупец, уж прости меня, Эска.

Эска еще раз взглянул на папирус, потом опять на Марка, словно не был уверен, что до конца понимает происходящее. Затем он отпустил конец свитка и, когда он скрутился, медленно проговорил:

— Я свободен? Я могу уйти?

— Да, Эска, можешь.

Последовала томительная пауза, где-то вдали прокричала сова, и крик ее прозвучал и горестно, и в то же время насмешливо. Волк переводил взгляд с одного на другого и тихонько поскуливал.

Наконец Эска сказал:

— Я служил центуриону не потому, что я был его рабом.— Незаметно для себя он перешел

на язык своего народа.— Я служил Марку, и это не было рабством... Нутро у меня возрадуется,

ty

когда мы выйдем на охотничью тропу.

...Вечером, закончив все немногие, но необходимые приготовления, Марк прошел в конец сада и свистнул. Последнее время Коттия приходила, только дождавшись свиста. Она тут же появилась под одичавшими фруктовыми деревьями, на голову она накинула край лиловатого плаща, спасаясь от хлынувшего вдруг весеннего ливня.

Марк рассказал ей всю историю как мог короче, и она молча выслушала его. Но личико ее постепенно все больше заострялось знакомым ему образом, и, когда он кончил, Коттия выпалила:

— Если им так нужен этот орел и они боятся, что он им навредит в чужих руках, пусть пошлют за ним кого-нибудь из своих! Почему должен идти ты?

— Но ведь это был орел моего отца.

— Ты хочешь сохранить верность отцу? Да, не говоря обо всем прочем. Будет боль

шой праздник, когда снова затрубят трубы легиона. Когда труба зовет, Коттия, сердце ликует.

— Мне трудно это понять. Но я вижу, что ты должен идти. Когда ты отправляешься в путь?

— Завтра утром.

— А когда ты вернешься?

— Не знаю. Наверное, к зиме, если все пойдет

хорошо.— Он снял с руки тяжелый золотой браслет с выгравированным знаком легиона. На смуглом запястье обнажилась полоска белой кожи.— Я не могу носить его там, куда иду. Не возьмешь ли ты его на сохранение? Пока я не вернусь.

— Хорошо, Марк.

Она стояла очень прямо и неподвижно, вид у нее был очень одинокий. Темный капюшон скрывал ее яркие волосы, как и в первую их встречу.

Он придумывал, что бы сказать ей на прощанье, ему хотелось поблагодарить ее за все, за что он был ей благодарен. Но он весь был устремлен вперед, к тому, что его ждало, и он не нашел нужных слов. А произносить ничего не значащие пустые слова ему не хотелось. Он чуть не сказал в последнюю минуту, чтобы она оставила себе браслет, если он не вернется, но потом передумал — лучше он скажет это дяде.

— Теперь иди,— проговорил он.— Да будет с тобой Свет Солнца, Коттия.

— И с тобой,— отозвалась она,— и с тобой, Марк. Я буду ждать твоего возвращения. Я стану прислушиваться к твоим "шагам, ты вернешься, когда начнут падать листья, ты придешь сюда, в сад, и опять свистнешь.

Она отвела в сторону мокрую ветку терновника и повернулась, а он стоял и смотрел, как она уходит под мелким сильным дождем, ни разу не обернувшись назад.

11. Через границу

С запада от Лутуваллия на восток до Сегедуна шел Вал, подпрыгивая и ныряя в лад всем неровностям этой пересеченной местности,— этакий

каменный шрам, еще непросохший от недавней кладки. Восемьдесят миль крепостей, помильных башенок, сторожевых башен, нанизанных на одну громадную нить Вала, с примыкающим сзади крепостным рвом и идущей от одного побережья до другого дорогой легионеров. А вдоль южной стороны толпились приземистые винные лавчонки, храмы, постройки для семейных солдат и рынки — все то, что, накапливаясь, тянется вслед за армией. Громкий непрекращающийся шум: гомон голосов, топот марширующих ног, скрип крутящихся колес, звон и грохот молота, бьющего по наковальне в оружейных мастерских, и все это перекрывал чистый, звонкий голос труб. И все