Костёр 1991-02, страница 33

клумбой цветными облачками. Они смешивались, переплетались, перевивались, перетекали один в другой, превращаясь в крутую радугу. Я бы даже сказал — каламбурадугу.

Каламбина легко взбежала по крутым ярусам-ступенькам клумбы на самую ее верхушку. Человечек Соломенные ножки сноровисто поспевал за ней. А я остался стоять у подножия этого клум-бового парохода и быстро потерял из виду Калам-бину и человечка Соломенные ножки. Их скрыли цветочные заросли. А когда они показались снова, в руке у Каламбины была странная пестроцветная каламбуро-серо-малиновая ветка.

— От каламбурового дерева, — догадался я.

Человечек Соломенные ножки осторожно взял у Каламбины ветку и победно поднял ее над головой. И тут же над его репчатой головкой расцвела каламбурадуга. Разноцветные запахи терпко ударили мне в нос и одновременно ослепили. Никогда еще радужная арка не стояла так близко, просто в двух шагах от меня.

Я дотронулся до облепленной цветами, будто мокрым снегом, ветки. Цветы оказались упругими и чуть влажными. Пальцы мои окрасились в пятна разных цветов, и ладонь стала похожа на акварельную палитру. И долго не отмывалась. Даже после того, как я проснулся.

Глава 12,

в которую мы спускаемся по каменным ступеням и которая называется

«ПОДЗЕМНЫЙ ЗАМОК»

Однажды я поселился в заколдованном замке. Но не в хрустальной его башне с птичьими невесомыми балкончиками и кружевными карнизами. Не в просторных залах с долгим эхом, гуляющим под высоким, как небо, потолком. Даже не в библиотеке, восхитительно пахнущей древней кожей золоченых книг. Мне досталось таинственное подземелье. Его сводчатые потолки терялись в туманном полумраке. В его закрытые витыми решетками окна прорастали цветы и травы. К его тяжелой двери сбегали каменные ступени. Пять широких стертых ступеней вели в мой Подземельный Замок.

Ко мне часто запросто захаживал Дождик. Он весело барабанил по подоконнику по утрам: «Вста-вай! Вста-вай!» И быстрые ручейки стекали на пол. Они сливались в мелкие лужицы, и я мог шлепать по ним босиком, не выходя на улицу. Часто ко мне заглядывали кошки. Они прятались от собак или просто забегали на огонек. Через форточку. Поболтать.

Но беседовал я не только с кошками. Надо сказать, что прежде Подземельный Замок принадлежал старому Скульптору. Он всю жизнь высекал из камня, лепил из глины, вырезал из дерева, отливал в гипсе тигров, собак, цапель, бегемотов. Многие из них и сейчас стоят в тихих скве-

Окончание

рах и шумных дворах. А еще очень любил лепить этот Скульптор портреты людей. Бюсты, как он их называл. И особенно нравились ему старые и

лысые.

Скульптор давно умер, и некому было забрать все эти гипсовые бюсты, как он их называл. Вот и стояли тут и там в моем Подземельном Замке большие, как снежные холмы, лысые головы.

Я был тогда молод, и лысые дядьки мне казались совсем стариками. Все они были похожи на одного моего знакомого, деда Лукича, сторожа Главного Склада. И теперь, когда мне приходилось разговаривать с гипсовыми своими соседями, я их так и называл: дяденька Лукич. Кошки тоже любили моих соседей. Они мурлыкали, обходя их вокруг, и поглаживали поднятыми пушистыми хвостами. Что означало верх расположения.

Теперь я люблю не спать по ночам и смотреть в синее ночное окно. А раньше, когда я был совсем молодой, спал крепко всю ночь напролет. Но однажды... Это было ранней-ранней осенью, когда она еще похожа на лето, только не зеленое, а золотое. И вот однажды я 'проснулся среди ночи. На подоконнике мирно дремали три кошки. Четвертая свернулась клубочком рядышком с глиняным обливным бегемотом, похожим на кувшин. Голубые лунные лепешки лежали на головах моих гипсовых соседей. Отчего же я проснулся? Сначала я никак не мог догадаться. А потом вдруг услышал тихую позванивающую мелодию. Будто на осколок стекла падали мелкие невесомые капли: динь-динь-динь-динь! Я сначала так и решил, что идет дождик. Обычный осенний дождик. Даже на пол глянул — нет ли там привычной веселой лужицы, по которой можно пошлепать босиком.

Но это звенели, оказывается, сухие листья на ветке не известного мне дерева. Я его и не видел никогда целиком. Только часть морщинистого ствола, похожего на ногу бегемота, и толстые жилистые корни, что врастали в землю под моим окном и уходили глубоко, под стену Подземельного Замка. Но одна ветка изгибалась сверху и заглядывала ко мне. Я с ней тоже любил беседовать. Спрашивал ее, хороша ли подземная водичка, которой ее поили корни, зимой желал ей теплого снега, весной поздравлял с первым листочком-трубочкой, летом благодарил за тень, а осенью обычно просто молча любовался ее золотым бальным нарядом. И она мне отвечала то шорохом, то дружеским постукиванием о стекло, то шелестом густых листьев.

Но музыки!.. Музыки я никогда не слышал. Может быть оттого, что был молод и крепко спал по ночам?

Много лет я не вспоминал об этой ночной песенке моего знакомого дерева. Она, правда, иногда во мне звучала, но вокруг было столько разных звуков и шумов, что я к ней не особенно прислушивался. А сейчас вспомнил. И подумал:

— А вдруг это и было то самое Поющее дерево, которое мы так упорно ищем?

следует