Костёр 1991-04, страница 25

е.ще сладится...» — «Что сладится?! — с ужасом переспросила я.— Ведь он же ударил ее!» — «Ну

и подумаешь, делов-то!

усмехнулся Васька.

Лишь бы не бросил. А то будет еще один такой вон...» — он кивнул в сторону Жеки. «Причем тут Жека?» — не поняла я. «А притом! — обозлился Васька.— Чего, ты думаешь, промеж них было?! Книжки, что ли, вместе читали?! Так вот! И чего он так?.. Может, Жар-Птица Жеку кормит, считай, будущие грехи замаливает!» — «Васька!» — крикнула я и почувствовала, что сейчас заплачу. Васька, наверное, тоже это почувствовал. «Да ладно тебе! — поморщился он.— Не бери в голову! Это я сам дурак. Ты же девчонка еще. Не бери в голову... А у них, может, и правда еще образуется... Видал я...» — «Вась! — сказал молчавший до сих пор Жека.— А когда ты мне рогатку сделаешь? Обещал ведь...» — «Сделаю, сделаю»,— подтвердил Васька, «А зачем тебе рогатка?»

спросила я. Отвратительная гримаса перекосила и без того некрасивое Жекйно лицо. «А вот вставлю туда камень и как запульну этому... прямо в глаз! Ба-амс!.. И еще училке школьной! Тоже в глаз! Ба-амс!» — «Жека! — с упреком воскликнула я.— В людей нельзя стрелять! Никогда!» — «Ха! Нельзя! — усмехнулся Жека.— В некоторых еще как можно!» — «А учительница-то тут причем?» — «Да она изводила его,— хмуро объяснил Васька.— Он же, вишь какой, туповатый. Не понимал там чего-то... Вот она и изгалялась над ним... В угЬл ставила, по пальцам линейкой била...» — «Так это ж... Жаловаться нужно было на такую... такую фашистку!» — «Ха! Жаловаться! — Васька грустно и снисходительно поглядел на меня.— Кому? На что? Это, если тебя кто стукнет, так твои мать с бабкой всех на ноги подымут. А за него кто вступится — подумай сама!» Я подумала и опустила голову.

Совсем незаметно пришла весна. На загонах среди прошлогодней травы появились новые зеленые стрелки, а на Жекином «огороде» из земли вылезло два каких-то бледно-желтых ростка. Жека утверждал, что это непременно картошка, и, если бы я его не останавливала, поливал бы их целый день кряду.

Как-то за ужином мама объявила, что на первую смену я поеду в пионерский лагерь, а потом она возьмет отпуск, и мы вместе с ней поедем на Черное море. Я подумала о том, что Жека с Васькой никогда не видели моря, а потом спросила, можно ли мне не ездить в лагерь и побыть в городе. Мама дернула шеей и сказала: «Категорически нельзя!»

Я сообщила Ваське, что сразу как кончатся занятия в школе, меня отправят в лагерь. Он кивнул и равнодушно сказал: «Значит, поедешь»,— а я подумала, что ему это совершенно все равно, и мне стало обидно, потому что сама я очень привыкла к Жеке и Ваське и все время думала о них. «Васька! -- спросила я.— А тебе совсем наплевать, есть я и.;и нет, да?»--«Дура ты!» — сказал Васька с такой злостью, что я даже опешила. «А хочешь, я никуда не поеду? — спросила я.— Или поеду по

нарошку, а потом сбегу из этого лагеря и здесь буду жить, с вами. Хочешь?» — «А жрать чего?» — ехидно поинтересовался Васька. «На вокзале, да не прокормиться...» — солидно, подражая Ваське, сказала я и засмеялась. «Слушай, Ольга, сколько тебе лет?» — вдруг спросил Васька. «Тринадцать, а что?» — удивилась я. Никогда раньше Васька не задавал мне таких вопросов. Мне вообще казалось, что его совершенно не интересует, как я живу и что делаю в то время, когда меня нет с ними. «Ты совсем дура, да?» — спокойно, даже задумчиво спросил Васька и отвернулся от ветра, чтобы прикурить. «Да нет, вроде не совсем»,— сказала я, честно подумав над этим вопросом. «Так ты чего, не понимаешь, что ли, что про тебя подумают, если узнают, что ты здесь; с нами... жить тем более... что за тобой потянется...» — «А мне наплевать»,— сказала я, догадавшись, наконец, что имел в виду Васька. «А родичам твоим?» — «Не, родичам не наплевать,— усмехнулась я.— Помнишь, у меня фингал был?» —

«Ну?» — нахмурился Васька. «Так это родичи с помощью бабушкиной знакомой врачихи пытались проверить, что я тогда тут ночью делала. Вправду компрессы меняла или еще чего...» Рассказывая, я хотела развеселить Ваську и даже приготовилась смеяться вместе с ним, но в ту же секунду увидела, что ошиблась в своих ожиданиях. Васька посерел, потом на сером фоне выступили красные пятна, он закашлялся и, прижимая руки к груди, выкашливал отдельные, не связанные между собой слова: «Ты... Тебя!.. Из-за нас! Из-за меня!.. Сволочи! Убью!» — «Да ты чего, Васька! — испугалась я.— Успокойся. Это ж когда было! И не убили же меня. А фингал — подумаешь, ерунда какая!» — «Я думал, тебе из родителей кто двинул,— шись, сказал Васька,— потому и не спрашивал... А есть такие вещи, которые хуже смерти...» — «Ну, есть... наверно»,— неуверенно согласилась я, подумав про себя, что это все-таки не тот случай. Но возражать Ваське не решилась. Уж очень странное у него было лицо. И еще: почему-то мне было приятно. Почему так? Что может быть приятного в Васькиных истериках? Я долго думала, но так ничего и не решила.

откашляв-

Жека держал меня за руку, но я чувствовала, что мысли его витают где-то делеко-далеко. Васька посвистывал сквозь передние зубы. Какая-то пичуга откликнулась со старой яблони. Мы шли смотреть первые цветы мать-и-мачехи. «Подумаешь, невидаль!» — проворчал Васька, однако, пошел вслед за нами. Вся «полоса» уже покрылась зеленой паутиной. Зимой самый главный цвет в «полосе» — цвет ржавого железа, а сейчас он уже отступал, и иногда мне казалось, что даже просмоленные шпалы и сами ржавые рельсы готовы дать ростки.

«Слышь,— окликнул меня Васька.— Ты когда уезжаешь?» — «Дней через десять».— «Значит, в то воскресенье рисоваться пойдем»,— утвердил он. «Как рисоваться?» — не поняла я. «Ну, просто... К художникам этим. Помнишь?» — Я кив

20

»