Пионер 1956-03, страница 59

приключений, где уже немало старых друзей, а сколько ещё встретится новых?!. Где объявлены новые заманчивые кинокартины, предстоят головокружительные, волнующие матчи в хоккей и футбол?! Где рядом достраиваются новые здания, готовятся отплыть в доселе не изведанные студёные дали Антарктиды наши упрямые и бесстрашные исследователи и впервые за миллионы лет течение вольной, широкой Волги направляется в протоку, созданную строителями-богатырями?! Где учёные уже умеют заменять тысячи тонн угля в топках электростанции крохой вещества, которая незаметно уместилась бы на самом донышке той самой злосчастной аптекарской склянки, что выпала из рук Миши, когда он повалился па углу Сретенки?!

И самовольно отказаться от всего?!. Это казалось мне диким, совершенно невозможным.

Я тщетно искал объяснения, расспрашивая родных Миши, его товарищей по школе, соседей по квартире и двору.

Все говорили, что Миша был в общем неплохим малым, в прежние годы учился вполне прилично, хотя и не отличался шибко в успехах, по вот за последний год он сильно изменился. Fro частенько встречали на углу бульвара у кино, где он иногда часами простаивал вместе с какими-то великовозрастными париями; он начал грубить дома родным и соседям по квартире. Прежде очень честный, твёрдый на слово, он стал завираться, и несколько раз мать уличила его во лжи, когда он откуда-то поздно возвращался домой, уверяя всех, что задержался в школе, а потом выяснялось, что он и вовсе-то не был в этот день на уроках... В дневнике и табеле его двойки стали уже обыкновением. Да и сам он как-то уже словно привык относиться и к двойкам, и к замечаниям учителей, и к домашним выговорам с полным безразличием, и вообще, как мне сказали, он стал очень равнодушен ко всему. Что бы ни затевали в школе: экскурсию или литературный вечер,— его это не занимало; цвиркнет плевком сквозь зубы куда-то в дальний угол, как это он перенял у парней, с которыми по вечерам торчал у кино,— вот тебе и весь ответ...

И всё-таки я не мог понять, что же в конце концов послужило причиной для такого противоестественного, никак не вяжущегося со всей нашей жизнью, чудовищно жестокого, трусливого и ничем как будто не вызванного решения.

Я не буду рассказывать здесь подробно,

как установились у меня с Мишей Д. добрые, полные взаимного доверия отношения. Я не злоупотреблял им», не вызывал Мишу на вынужденную откровенность, не требовал от него никаких объяснений. Но однажды, когда он уже выписался из больницы, мы шли вдвоём с одного литературного вечера, на который я пригласил Мишу. И вдруг он неожиданно сказал, глядя куда-то совершенно в другую сторону:

- Хотите, я вам скажу, из-за чего я тогда вот этого иоду хлебнул?

—■ Давно хочу, — отвечал ему я. — Только ждал, когда ты сам сказать захочешь.

— Мне говорить об этом и сейчас не очень-то охота, — продолжал Миша. — Но только мне важно, чтобы вы это поняли. А то, верно, думаете что-нибудь такое... Что я совершил что-нибудь... Или связался там с ворами какими. Ну, одним словом, как это пишут, преступная тайна. Ничего подобного. Понимаете?.. Ну вот, как вам это объяснить? — Он замолчал, совсем отвернулся от меня и тихо проговорил: — Ну, просто отстал я. И страшно мне очень сделалось, что отстал...

■— То есть как это отстал? По занятиям?

— Не только по занятиям... Хотя, конечно, с этого, может быть, оно и пошло. А вообще отстал. Вы понимаете, отстал!..

Он несколько раз с безнадёжной настойчивостью повторил это слово — «отстал».

И я услышал довольно обыкновенную историю о TO\f, как всегда не слишком интересовавшийся занятиями школьник постепенно запустил учение. По слабости характера или просто не очень задумываясь о завтрашнем дне, он нет-нет, да и стал прогуливать день сегодняшний. А непрочитанные, невыученные страницы всё накапливались и накапливались, и уже казалось, что толща их стала неодолимой стеной, отгородившей Мишу от класса, и всё равно не догнать ушедших вперёд товарищей. А тут подвернулись ребята с соседней улицы, лихие, беззаботные парни, которые умели всегда каким-то образом пройти без билетов в кино и провести с собой Мишу. И он привык толкаться вместе с ними долгими часами у ярко освещёниого подъезда, поглядывая на цветные афиши, отпуская вздорные шуточки и задирая спешащих в кино девушек... Это бесцельное, бездумное, не требовавшее ни усердия, ни мысли, ни чувств, какое-то студенистое оползание времени постепенно затягивало Мишу. Появлялось сонное равнодушие, всё казалось нипочём, всё на свете зарастало эдакой трын-травой, и она постепен

53