Пионер 1956-07, страница 9

Светлана чуть не выпустила бутылку из рук: так маралёнок дёргал и толкал её.

— А я сумею?

— Конечно, сумеешь. Чего тут уметь-то?

Маралята окружили Светлану. Они тянулись чёрными мордочками к бутылке. Один, попроворней, ухватил соску и стал сосать. Светлана чуть не выпустила бутылку из рук: так он дёргал и толкал её.

— Повыше, повыше держи,— сказала Катя,— будто он мать сосёт. Ведь когда они матку сосут, то голову кверху подымают.

Голос у Кати был добрый и ровный. И Светлана вдруг почувствовала, что ей очень легко и просто с этой спокойной девочкой.

— На, теперь ты,— сказала она и отдала бутылку. Светлана немножко устала от боязни уронить бутылку или сделать что-нибудь не так.

— А! Да он всё выпил!.. Хватит с тебя, хватит!

Катя налила молока и стала поить других маралят. А когда в бутылке осталось немножко молока, она снова подошла к самому маленькому.

— На, допей,— сказала она ему, будто он был маленький человек и всё понимал.— Тебе надо побольше пить. Ты у нас вырастешь большой, как наш Богатырь, и у тебя будут золотые рога... Мы его выходили и тебя выходим. Он-то был раненый, умирал совсем, да и то выходили. А ты здоровенький, только что маленький.

— Ты ему рассказываешь сказку? — улыбнулась Светлана.

— А как же? Он ведь сиротка, у него матки нет — умерла,— сказала Катя и погладила маралёнка своей загорелой, крепкой, с широкой ладонью рукой.

4

Это была не сказка.

Молодой марал бродил у самого моря. Была зима, тайга стояла чёрная и глухая. Шумел океан, загоняя в бухту пенную волну. Волна шла большая, но в бухте она стихала и уходила под ледяную кромку, окаймлявшую берег.

Загоны в совхозе обнесены высокой крепкой изгородью из оцинкованной сетки. Через такую высокую стену не перескочит ни один марал. И к маралам из тайги никакой зверь не проберётся. Бывает, что в мрачную, непроглядную ночь, а чаще на рассвете, волки воют около изгороди, ходят,

рыщут взад и вперёд, чуя маралов, щёлкают зубами, прыгают на ячеистую проволочную стену, скребут её когтями... А потом скрываются, как тени, в тайге, так и не добравшись до живого маральего мяса.

Но случилось однажды так: подошёл молодой пантач к берегу залива. Он шёл, задумчиво жевал ветки деревьев, глодал сладкую кору и далеко отбился от стада. Он уже привык не бояться, он привык не прислушиваться к дальним лесным шорохам — шёл и шёл по берегу.

Изгородь концом упиралась в море. Волки изгородь не перескочат, по воде её не оплывут — они не полезут в воду... Чего бояться молодому маралу?

А волки и не стали перескакивать через изгородь и не стали прыгать в холодную тёмную воду. Ледяная закраина, слабо голубевшая в сумерках, легла им как мостик над водой. Они быстро пробежали по ней, обогнув изгородь, выскочили на берег и бросились на марала... Жалобно простонал марал предсмертным стоном в притихшей чёрной тайге...

Светлана и Катя сидели на лавочке в тени навеса. Сопки, одетые густой зеленью леса, замыкали горизонт. Словно тёмное зелёное море взбушевалось кругом, подняло огромные волны, да так и застыло.

— И загрызли? — с жалостью спросила Светлана.

— Да, почти загрызли,— ответила Катя,— только тут как раз набежал Андрей Михалыч Серебряков, объездчик, толин отец...

— Толин отец?!

— Да, он набежал да и пальнул по волкам. Ну, волки бросили марала, убежали.

— Одного эта... застрелил,— вставил Антон. Разложив по кормушкам траву, он подошёл и примостился около девочек.

— Ага, одного волка застрелил, А марал лежит в крови, встать не может...

Бархатные катины глаза прищурены и смотрят куда-то вдаль, в тот зимний лес, на побережье... Убитый волк, окровавленный снег, марал, которьтй глухо стонет, пытается встать и снова падает...

— Ну, и что же потом? — прервала Светлана.—■ Получше расскажи!