Пионер 1968-11, страница 20

Ну и ползла на пузе, как пресмыкающееся, полтора километра. В часть явилась «без боевых потерь», если не считать занозы в пальце. Но ведь это не смертельно, хотя и больно. Комбат для формы поругал меня, ну а я обещала ему «не лезть в пекло поперед батьки», тоже, конечно, больше для формы.

Пришлось мне услышать, кажется, в двадцатый раз, что не сносить головы на плечах, что я абсолютно не думаю о себе и своих родных, «которые, по-видимому, очень любят свою «сорвиголову».

Узнала я из слов комбата, что я еще очень молода, что впереди у меня вся жизнь, что я вечно лезу на рожон и т. д.

Покаялась я во всем со смиренным видом грешницы и тут же попросила разрешения отправиться вечером в разведку. На что наш бедный комбат ответил чем-то похожим на стон: «Неисправимая!» И, заметив на моем лице решительное выражение, добавил: «Не играйте, пожалуйста, на моих нервах». На что услышал примирительный ответ: «Отпустите в разведку, тогда не буду играть».

Но комбат у меня тоже упрямый, не отпустил в разведку. Ну тут я с досады устроила для ребят баню. Воды нагрела в бочке из-под бензина, а мылись в немецких касках (благо у них головы большие, хоть и пустые). Мылись, правда, с небольшим антрактом (была бомбежка), но помылись на славу. После бани собрались на полянке и поговорили по душам. Русские заметили, что после бани неплохо бы чайку выпить, украинцы поправили, что лучше чая узвар из груш и яблок, а киргиз Адыгейзев выразил скромное желание «мал-мал» выпить кумысу. Кончилось дело тем, что приполз наш повар и принес нам термос замечательной каши с бараниной. Чай греть было уже нельзя. Был вечер. Напились мы холодной румынской воды, которая, впрочем, ничем не отли-

И в очередной поиск разведчики отправились в хорошем настроении. Никто не предполагал, чем обернется вылазка. Немцы обнаружили группу, едва она вышла к распадку. И с этого момента огневой смерч методично стал выкашивать разведчиков одного за другим. Ирина приникла к мерзлой глине и замерла. Нельзя было даже пошевельнуться. Прошел час, прошел другой. Заледенело тело. Но немцы не успокаивались, и приходилось лежать неподвижно. Боец, распластавшийся на земле рядом с Ирой, вдруг хрипло кашлянул и умолк. Из его раны на шее хлестала кровь. Телогрейка и гимнастерка Иры пропитались насквозь. И невозможно было подняться, нельзя было пошевелить онемевшими руками и ногами —• иначе смерть.

О чем тогда думала Ира, лежа на мерзлой, окровавленной глине под убийственным обстрелом, вдали от родного дома, в этот рассветный час?

О многом. Почему-то вспомнилась с удивительной отчетливостью тетрадь стихов, которую она когда-то завела в Тагиле. Тетрадь, на которой нарисовала озеро, парусники, ветряные мельницы, баобаб и лучистую звезду над ними. Там на одной из страниц записала Ира свое стихотворение «Будущему сыну». И сейчас строчка за строчкой звучало это стихотворение, словно кто-то неведомый медленно читал

Слышишь, ветер тихо шепчет

Спи, сыночек мой любимый,

Крепким сладким сном.

Спи, усни, а я, мой детка,

Песенку спою:

Маму в дальнюю разведку

Вызвали твою.

Надо путь в тайге прорезать.

Снег да снег кругом,

Черный бурелом...

Разведка, разведка... Там разведка и здесь разведка. Думала стать геологом-разведчиком. Стала боевым разведчиком.

Ирине с несколькими бойцами удалось в конце концов выбраться из проклятого распадка. Она вернулась в часть невредимая, но подавленная, как никогда. Почти все товарищи погибли.

«Временами мне кажется, что никогда не исчезнет из сердца боль от потери друзей.

©