Пионер 1980-12, страница 27

моабитской фашистской тюрьмы, куда оба они были заточены захватившими власть гитлеровцами...

— Эрнста Тельмана, — заключает Габель, — так и не удалось освободить из тюрьмы. Он был убит фашистами в Бухенвальде в августе 1944 года.

Входит Ирма с блюдом вкусно пахнущей картошки. И мы стараемся переменить тему.

— Какие песни любил Эрнст Тельман?— спрашиваю я.

— Самые разные,—откликаются Ирма и Иоханис одновременно. — Эрнст вообще очень любил музыку. Дома со своей семьей и с друзьями мы пели и народные немецкие песни, и русские, и революционные.

— Да, да,— оживляется Иоханис,— пели «Варшавянку», «Смело, товарищи, в ногу», «Красная Армия всех сильней» и вот эту... «Дунья, Дунья я, комсомолёчка моя...» — смешно произнося русские слова, поет Иоханис. Мы подхватываем песню: Ирма—по-немецки, я— по-русски: «Дуня, Дуня, Дуня я, комсомолоч-ка моя...»

И тут мы слышим стук. Кто-то робко, еле слышно стучит в дверь.

— Как вы думаете, кто это?—заговорщиче

ски спрашивает у меня Ирма. И не дожидаясь ответа, сообщает:

— Эрнст Тельман.

— Эрнст Тельман?—моя растерянность забавляет супругов Габель.

Ирма отворяет дверь, и в комнату радостно вбегает белокурый, голубоглазый мальчуган, которому, как выясняется, два года.

Увидев незнакомого человека, малыш остановился, робко прижался к Иоханису и потихоньку внимательно принялся меня рассматривать.

— Знакомьтесь, — говорит Габель, — это наш внук и правнук Эрнста Тельмана. Его полное имя Ёрг-Эрнст Габель-Тельман, но все зовут его Эрнстом Тельманом в честь прадедушки.

Я погладил мальчонку по белокурым, таким же, как у прадеда в детстве, локонам и легонько обнял за плечи. Маленький Тельман осмелел, придвинулся ко мне и потянулся к лежащей на столе шариковой ручке.

— Что же ты не поздоровался? — ласково спросил внука Иоханис. — Разве ты забыл, как приветствуют товарищи по партии друг друга?

Правнук Эрнста Тельмана заулыбался, поднял вверх сжатую в кулачок правую руку и звонким голосом выкрикнул:

— Рот фронт!

ГАВРОШИ НАШИХ ДНЕЙ

Февраль звал на поля. Во Вьетнаме это пора посадки риса. Еще вчера на школьный двор привезли рисовую рассаду. И сегодня школьники вышли бы на поле с песней, как на праздник.

Если бы не этот грохот с северной границы...

— Тьеу, сынок! — позвала мать.— Помоги мне собраться!

Тьеу Ван Хон вошел в дом. Вещи уже связаны в узлы. Нужно только помочь одеться младшим братьям и сестрам. А их четверо. Тьеу натягивал им на ноги сандалии и башмаки, заглядывал снизу

вверх в заплаканные, перепуганные глаза. Хотелось их утешить, успокоить... Но слов Тьеу не находил.

Отец вернулся со сборного пункта, где собрались ополченцы, с винтовкой за плечами и патронташем на поясе.

— Скорее,—торопил он.— Сейчас подойдут машины, заберут женщин, детей и стариков...

Улицы заполнились народом. Никто не произносил слова «война». Но все знали, что она началась. Граница с Китаем проходила всего в двадцати километрах от их поселка. Раньше ее называли «границей дружбы». Теперь зовут

«границей измены», не проходит и дня без бандитских налетов, обстрелов из пушек.

Стали слышней пулеметные и автоматные очереди. На серпантине горной дороги появились бронемашины. Тьеу не мог различить иероглифов на борту. Но по цвету и форме пехотинцев понял — китайские. Из-за холмов на вражескую колонну с пронзительным пением полетели мины. Головную машину резко дернуло и развернуло поперек шоссе. В нее с ходу врезалась шедшая следом машина. Пехотинцы в панике спрыгивали на землю, многие падали, сраженные огнем

■■■■{НЩР