Пионер 1986-11, страница 30
С. ПОЛЕТАЕВ ПОСЛЕДНИЙ КОРШУН Отец и сын Лаптевы жили на птицеферме одни. Афанасий кухарничал, стирал, доил корову, ездил за кормом, а Ленька собирал яйца из-под кур, выгонял корову на выпас и купал в озере коня. А чтобы сын не скучал, отец купил ему трехрядку, и тот по вечерам бойко наигрывал «Спят курганы темные», «Ой, цветет калина» и другие старые песни, которые отец очень любил. Он даже выключал радио, чтобы Ленька не отвлекался, и всячески нахваливал его: — Хорошо у тебя получается. Играй, играй. Мамка приедет, вот порадуется. На жизнь свою Ленька не жаловался. И она была бы совсем хорошей, если бы отец подпускал его к ружью. Но об этом Ленька и не заикался. Уезжая на ветеринарные курсы, мать взяла с него слово, что он будет держаться подальше от ружья, и отец за этим строго следил. Каким-то чутьем узнавал, если Ленька касался ружья на стене. До того навострился, что сквозь сон караулил. Днем прикорнет на лежанке, вроде бы спит, а только Ленька к стене, где ружье висит, тут же всхрапнет и откроет глаза: — Ты чего там? Ленька отпрянет, как ошпаренный, а для отвода глаз посторонний разговор заведет: — Пап, а Иван говорил, что комбикорм на склад привезли... — Сам знаю,—ворчал отец.— Ну, а ружье-то причем? Ой, гляди, Леонид, а то вот мамке напишу! Сердиться отец не умел, а чтобы Леньку держать в строгости, стращал его мамкой. Только не знал он, не догадывался, что Ленька давно уже хранил за печкой настоящий патрон с дробью на уток и только случая ждал. Не может же быть, чтобы такой патрон всю Ленькину детскую жизнь провалялся без дела! А дело для него найдется: еще неделю назад над птицефермой коршун кружил, цыплят во дворе высматривал. Так и раньше бывало не раз: только появится в небе, Ленька сразу же на ферму к отцу: — Папань, прилетел! Отец входил в избу, неторопливо снимал ружье, загонял патрон и стрелял прямо с крыльца. И всякий раз невпопад. Только, выходит, пугал? Ленька крепко досадовал на отца за промахи и думал про себя: ну ничего, уж я-то не промахнусь! ...В тот день с утра отец уехал в райцентр. Ленька выгнал корову на луг и вернулся домой «досыпать». Улегся он, не раздеваясь, натянул одеяло и только было задремал, как услыхал во дворе куриный крик. Сунулся в окошко: ой-ой-ой! Над фермой снижался знакомый коршун! Словно только и ждал, когда уедет отец, а то, что Ленька дома, и в расчет не брал. Вроде уж и некого бояться! Про слово, данное мамке, Ленька, конечно, тут же забыл. Ноги сами понесли его к заветной стенке, руки достали из-за печки патрон... Скорее! Скорее! Ну погоди ж у меня! От грохота Ленька свалился с подоконника, расшиб локоть, но тут же повесил на место ружье, разогнал по избе стреляный запах, выскочил на крыльцо... А в небе-то — ой-ой-ой! Коршун, тот самый, неуязвимый, цыплячий убийца, словно зацепившись за что-то, повисел еще несколько секунд в воздухе, а потом стал падать, падать... Над самым озером он опрокинулся через себя и с треском рухнул в камыши. Ленька подождал-подождал: вдруг коршун снова взлетит? А потом отвязал Жульку и на лодке поплыл к камышам... К обеду приехал отец. Пока он таскал мешки с комбикормом, Ленька мигом разогрел обед, чисто вытер стол, достал красивые тарелки, а когда ели, все подливал отцу борща, подкладывал хлеба побольше, а сам все на него поглядывал: неужто не заметил коршуна, перекинутого через плетень? А ведь как сверкают его рыжие перья, как ярко горят пестрые крапины на груди, а глаз-то, глаз! Круглый, злой, будто все еще цыплят высматривает. Хохлатки и сейчас шарахаются от него. Неужто отец ничего не знает про Ленькин трофей? Но самому-то сказать об этом—ой-ой-ой! Как бы за ружье не влетело! От тревоги Ленька места себе не находил. Вытащил гармошку, сел на крыльце, чтобы видеть плетень, и стал играть любимые отцовы песни, тоже старые— «Зачем вы, девушки, красивых любите...» и другие. Так старательно, от души играл, что куры столпились у крыльца, а пестрый петушок совсем сдурел, прыгнул ему на плечо и стал клевать клапаны, а отец хоть бы что—как сидел на чурбаке, так и сидит, вяжет из капрона рыболовную сетку, словно и не замечает ничего. Так во весь остаток дня не промолвил ни слова. Ночью Леньке приснилось чудное- будто мамка ружьем вместо кочережки угли в печке ворошит. — Мамка! Крикнул и проснулся. Слетел с кровати и увидел на столе тетрадный листок, а на нем пустую гильзу. В записке отца было сказано: «Проверь донки на озере. Если там есть какая рыба, выбери ее и почисть. А коршуна не ищи—увез в музей, пусть чучело сделают для показа. Его бы попугать для острастки... Эх, ты! Он же нынче редкий гость в наших местах. Может, это был последний...» Ниже стояла приписка, обведенная рамочкой: «А гильзу из ствола надо выбрасывать!» Ленька вышел на крыльцо. Глянул на плетень, где вчера на закате красовался убитый им коршун, и от давешней радости не осталось следа. А вдруг, и вправду, это был последний на свете коршун? Ленька закинул голову и долго глядел в небо, но так ничего там не выглядел. В яркой голубизне только медленно двигались белые холодные облака. ® |
