Пионер 1987-09, страница 42

Александр ОВЧАРЕНКО

ПОВЕСТЬ

Рисунки А. МЕЛИК-САРКИСЯНА.

— Привет-! — хриплым картавым голосом произнес Лап.

— Угу,— буркнул Сережа, с усилием разлепляя веки

Деревянные, в виде домика с островерхой крышей ходики на стене показывали начало шестого.

— Привет! — повторил Лап уже рассерженно.

Клетка с попугаем стояла в изголовье Сережи-

ной кровати на широком подоконнике. Ночью похолодало, стекла покрылись толстым слоем изморози. Лап сидел взъерошенный, нахохленный; его уныло опущенный клюв еще больше стал похож на стручок красного перца. Нащупав ногами расхлябанные, стоптанные в задниках кроссовки, Сережа встал и отнес клетку в противоположный угол комнаты: там попугаю будет теплее.

— Пока,— примирительно, будто извиняясь за свою грубость, сказал Лап. Услышав же новое равнодушное Сережино «угу», попугай захлопал крыльями и зло прокричал:— Кр-р-расота!

Чтобы научить Лапа разговаривать, Сережа, проснувшись, внятно произносил «привет», уходя из комнаты — «пока». Попугай настолько привык к этому, что уже не терпел отступлений от заведенного порядка, и, если Сережа нарушал его, начинал злиться и скандалить. Самым ругательным словом у Лапа было— «кр-р-расота».

Боясь разбудить мать и бабушку, Сережа на цыпочках прошел в ванную, вычистил зубы, умылся Потом, также на цыпочках, прошмыгнул в кухню.

— Машка дура! — встретила его там восторженным возгласом Машка. Попугаиха всем объявляла, что она дура, и почему-то очень радовалась этому.

Обычно Машка жила в комнате бабушки, но перед сном ее выставляли на кухню: попугаиха имела привычку шипеть по-змеиному, щелкать клювом и трещать крыльями... И вообще Машка была полной противоположностью красивому, сановитому и флегматичному чистюле Лапу. Она отличалась бестолковой суетливостью и неряшливостью. В довершение ко всему попугаиха оказалась куда глупее Лапа, усвоила лишь «Машка дура!», в шутку произносимое Сережей потихоньку от бабушки, и на том закончила свое образование. А вот Лап знал целых семь слов, что было совсем неплохо для попугая его породы — кольчатого розово-грудого.

Морозные узоры на кухонном окне были раззолочены светом уличного фонаря. Машка разглядывала их с заметным интересом. Наверное, она видела на стекле метелки кокосовых пальм, суставчатые стебли бамбука, тяжелые аппетитные связки банановых плодов и представляла себя в родных вьетнамских джунглях, среди пестрого горластого племени своих собратьев.

Сережа согрел чай, достал из настенного шкафчика овсяное печенье в соломенной корзиночке. Это делалось им почти машинально, мысли его были сосредоточены на одном: как быть⁷ Сказать матери, что он намерен отправиться в Москву, пропустив сегодня занятия в школе, или уехать так? И то, и другое обещало неприятности, и он никак не мог выбрать меньшее из двух зол.

В конце концов Сережа решил, что оставит матери записку, в которой все объяснит, и она хоть будет знать, где он. Конечно, она запаникует: как же так, пропустить уроки, уехать одному в Москву..

Кусочком пластилина Сережа прикрепил записку к кафельной плитке над мойкой, затем осторожно оделся и с учащенно колотящимся сердцем выскользнул на лестничную площадку. Ему определенно везло сегодня: дверь не скрипнула, замок не щелкнул... Прежде чем покинуть подъезд, он достал из бокового кармана куртки деньги и пересчитал их. У него было пять рублей с мелочью — для поездки в Москву не много, но на дорогу хватит, даже на пончики останется, как-нибудь выкрутится.

На вокзал можно было ехать и трамваем, и троллейбусом, но Сережа предпочел добираться пешком. Так надежнее, через пятнадцать минут наверняка будешь у электрички. Чтобы сократить путь, он пошел краем парка. Медленно падал крупный снег, лицо и уши легонько пощипывал морозец. Тускло освещенный редкими фонарями, парк напоминал старинный китайский рисунок, сделанный черной тушью на желтоватой рисовой бумаге,— такие Сережа видел год назад в Хошимине.

Электричка стояла у перрона. В вагоне было холодно, сумеречно — лампы освещения горели вполнакала. Без конца скрежетали двери, взад-вперед сновали люди Из тамбура тянуло студеным, густо продымленным воздухом. Наконец, как бы со вздохом облегчения, захлопнулись автоматические двери, и электричка тронулась. Все, шесть часов! Мать встала, пошла в ванную. Там она пробудет минут десять, затем пойдет на кухню и увидит записку...

На улице постепенно светлело, замороженные окна электрички наливались синевой Сережа вытащил из кармана письмо Лиен и стал перечитывать его. .

После завтрака мать уехала по своим делам, как водится, озадачив Сережу целым ворохом наставлений. Он должен был принять душ, позаниматься французским, пообедать в ресторане (ужинать они будут уже вместе) Запрещалось пить сырую воду из крана, уходить далеко от гостиницы, поку

©