Пионер 1987-09, страница 45

рой, внимательными, цепкими глазами под дряблыми черепашьими веками. Звали его Ваном.

Еще издали раскланявшись с официантом, Сережа прошел к столику. Ван принес ему сок в высоком стакане.

За соседним столиком сидели двое вьетнамцев, отец и сын. Отец ловко орудовал палочками для еды. Сын держал огромный ломоть арбуза. Заметив Сережу, мальчик показал на него пальцем и громко произнес: «Ленсо!» — что означало «советский». Сережа подмигнул ему. Мальчик надул свои крепкие влажные щеки, но они тут же разъехались в широкой улыбке.

Потягивая вкусный ледяной сок через соломинку, Сережа смотрел в окно, из которого открывался вид на город и набережную реки Сайгон. Тесно лепились друг к дружке дома с уступчатыми черепичными крышами. Мостовую запрудил поток велосипедистов Вдоль набережной стояли пальмы, их кроны напоминали веером распущенные павлиньи хвосты.

По реке шли баржи, паучками-водомерами мчались моторки, волоча углом расходящиеся усики следов, медленно плыли лодки под коричневыми парусами. Напротив отеля стоял закопченный катерок, приспособленный кем-то под жилище: на его палубе сушили белье и варили еду на железной печке с кривой трубой. Чуть поодаль находилась пристань, куда только что причалил белый пароходик. По другую сторону широкой реки, насколько хватало взгляда, шли джунгли...

Вдруг за спиной грохнуло. Сережа вздрогнул и обернулся.

Старый официант Ван выронил тяжелый поднос с посудой и теперь, испуганно озираясь, опускался на корточки и трясущимися морщинистыми руками тянулся к осколкам Сережа бросился помогать Вану

Тут же прибежал старший официант, полный человек, с круглой головой и прилизанными редкими волосами.

Он был виртуозом в своем деле. В часы пик, когда ресторан заполнялся до отказа, он напоминал дирижера или полководца. Важный, строгий, стоя в центре зала, он отдавал негромкие отрывистые команды, следуя которым официанты бесшумно сновали между столиками. «Вот это школа!» — восхищалась Вера Борисовна

Склонившись над Ваном, старший официант тихо сказал ему что-то, по-видимому, злое и обидное; Ван с трудом поднялся и пошел прочь, прижав к себе осколки разбитых грязных тарелок и не замечая, что они пачкают светлый форменный пиджак.

В свой номер Сережа вернулся расстроенный: как был в джинсах и кроссовках, так и бухнулся на кровать и вскоре уснул под ровный, убаюкивающий шум кондиционера.

— Бедный мой отшельник.— Мать разговаривала с ним, как с маленьким.— Приехал к матери за тыщи верст и все один да один. Обещаю тебе: весь вечер будем вместе. Только вдвоем. Никаких визитов, никаких гостей!

— А попугаи?

— Сейчас же идем... Я пригласила Веру Борисовну, она будет переводчиком. Пусть?

— Пусть,— кивнул Сережа.

— Вот и славно.

— Как ты думаешь, его уволят?— спросил Сережа.— Этого старика...

— Какой старик? Кого уволят?

Он рассказал о происшедшем во время обеда.

— С чего ты взял, что Вана непременно уволят? У них же есть профсоюз,— сказала мать.— Ну, конечно, не уволят

— Но почему он так испугался?- все не успокаивался Сережа.

— Старая школа как любит говорить Вера Борисовна .. Ты же сам видишь, сколько еще трудностей у них.

Пока мать принимала душ, Сережа приготовил напиток: налил в стеклянный кувшин сока манго, разбавил его водой, положил несколько кусочков льда. Тянуть через соломинку не ст л — долго, залпом выпил один стакан, второй. С н понимал, что так можно и заболеть, но ничего не мог с собой поделать: мучила жажда.

Вскоре постучалась Вера Борисовна.

— Ну вы даете! Так мы и к ужину не поспеем.

— Этот ужин отдадим врагу,— весело сказала ей мать, подсушивая волосы феном.— Кстати, тебе полезно.

— Попрошу без намеков! Я и так лишилась самых драгоценных килограммов. Приеду домой — стыдно будет показаться людям,— засмеялась в ответ Вера Борисовна

Они спустились по лестнице, сдали портье ключи и, выйдя из отеля двинулись к бульвару Лелой.

Они шли по улице Восстания, бывшей Катина, где первые этажи домов занимали яркие магазины. Здесь продавали украшения из серебра и жемчуга, деревянные лаковые панно, керамические вазы, ткани с национальной вышивкой. Торговцы, приветливо улыбаясь, зазывали посмотреть товар.

Мать дала Сереже целую кипу вьетнамских купюр — сто пятьдесят донгов и три американских доллара, разрешив тратить их по своему усмотрению. Но он редко покупал что-либо, ему больше нравилось разглядывать товары. Торговцы не сердились на него за это, напротив, старались показать все самое лучшее.

Желтое, как лимон, солнце укатилось за крыши домов. Под шинами велосипедов шипел размякший асфальт. Казалось, ездили здесь без всяких правил, но странным образом не сталкивались, не сбивали друг друга. Треща моторами, проносились грузовые мотороллеры. Протарахтел двухэтажный, набитый до отказа автобус, украшенный облезлой, вероятно, старых еще времен, рекламой. Устало накручивали педали велорикши. Иногда они подъезжали к бровке тротуара и, постукивая ладонями по сиденьям из потрескавшегося дерматина, предлагали подвезти.

Дети, что попадались по дороге, нередко кричали им. «Ленсо!» Сереже это слово казалось составленным из первых слогов слов «Ленин и «советский». Порой Сережа ощущал робкие мимолетные прикосновения чужих рук и уже не удивлялся этому. Мать объяснила ему, что здесь существует поверье: если коснешься тела европейца, то тебе повезет в жизни— исполнится твоя мечта... Желательно, чтобы европеец был полный. Поэтому Веры Борисовны касались особенно часто, и она, видимо, была очень довольна, что может подать кому-то надежду на счастье.

У птичьего рынка Сережа встретил своего знакомого — босоногого, в замурзанных трусиках и футболке мальчика восьми-девяти лет. Он держал плетенную из соломки тарелку с пакетиками леденцов, которыми торговал.

®