Пионер 1988-03, страница 60

щие времена. Мое раннее детство прошло в чудесном Абрикосовском саду, где стояли неохватные трехсотлетние дубы и разлапистые клены. Когда в середине тридцатых этот сад уничтожили, чтобы поставить на его месте серое кирпичное здание школы, то память о садах средневековой Москвы осталась лишь в названии Старосадского переулка.

Для нас, нынешних, центр — это улица Горького, Пушкинская площадь, Кузнецкий мост. Петровка. Житель XVII века, пользуйся он этим словом, имел бы в виду Покровку. С восемнадцатого века часть улицы от Ильинских до Покровских-ворот стала называться Маросейкой по стоящему в начале ее (на углу нынешнего Большого Комсомольского. переулка) Малороссийскому подворью, где останавливались официальные представители Украины. А в XIX веке Маросейку подрезали, она стала доходить лишь до Армянского переулка.

Ныне эта улица кажется настолько узкой, что на ней введено одностороннее движение. А еще в начале нашего века в обе стороны грохотали конки, да и не простые, а империалы, что значит двухэтажные. Женщин па верхние места не пускали, это считалось опасным. От Ильинских ворот до Земляного вала конка шла около полутора часов. Но при всей своей медлительности часто давила людей. Весь темп жизни был так замедлен, что черепашьего хода конки было достаточно, чтобы настигнуть и задавить пешехода, движущегося со скоростью улитки.

Когда-то здесь заливались колокола многочисленных церквей, память о них сохранилась в названиях переулков: Спасоглинищевский — от Спаса в Глинищах, Петроверигский— по церкви вериг Петра. Но сохранилась церковь Косьмы и Дамиана, построенная в исходе восемнадцатого века великим русским зодчим Матвеем Казаковым, главным строителем Москвы. К сожалению, за спиной этой маленькой, необычайно соразмерной, изящной, как и все, что выходило из рук Казакова, церковки вознесся гигантский стеклянный куб и подавил творение гениального архитектора.

Историк московских улиц Петр Васильевич Сытин пишет: «В современном владении № 11 по улице Богдана Хмельницкого, принадлежавшем в XVII веке боярину Шереметьеву, а с 1604 до 1706 года В. Ф. Нарышкину и его вдове, в 1704—1707 годах помещалась сначала школа, потом гимназия пастора Глюка». Эрнест Глюк был, несомненно, выдающимся деятелем просвещения своего времени. Вот какая программа предлагалась для обучения юных москвичей: кроме древних и новых языков, география, «ифика» (этика), политика, объяснение древних историков и поэтов (Курция, Юстина, Вергилия и Горация) и картезианская философия. По своей перегруженности она может поспорить с программой современной средней школы, но было у нее одно преимущество: гуманитарная направленность. Глюк хотел воспитать нравственного человека, а не набить молодую голову кучей точных и большей частью бесполезных сведений. При его преемнике программа еще расширилась, включила геометрию, физику, астрономию, а также логику, риторику, грамматику, музыку и «пристойное обхождение». Вот что следовало бы нам непременно позаимствовать у старинных наставников московского юношества.

К сохранившимся домам XVIII века принадлежит и дом № 2. Его избрал своей резиденцией маршал Мортье, назначенный Наполеоном комендантом Москвы. Не знаю, как досматривал Мортье за старой русской столицей, но улице, на которой

жил. он уделил внимание и был потрясен дивным храмом Успения божьей Матери. Мортье, конечно, не знал, что построил его в стиле нарышкинского барокко не обученный архитектор, а русский самоучка Петрушка Потапов на деньги купца Сверчко-ва, что, потрясенный его белокаменной резьбой, величайший русский зодчий Баженов ставил этот храм в один ряд с церковью Василия Блаженного. Но что-то француз все-таки понял и воскликнул: «О, русский Нотр-Дам!» После чего приставил к нему солдат для охраны. И во время пожара и всех бесчинств, творившихся в Москве как неприятелями, так и отечественными мародерами, храм нисколько не пострадал. «Московским Нотр-Дамом» называл церковь Достоевский. Проезжая мимо нее на извозчике, он всякий раз выходил и благоговейно озирал дивное «дело рук челове-чишки Петрушки Потапова*. Но храм не ушел от рук московских радетелей в середине тридцатых годов нашего скорбного века. Галерея церкви вдавалась в узкую мостовую улицы и мешала извозчикам и немногочисленному автотранспорту. Повергли нарышкинское барокко, московский Нотр-Дам, и на освободившемся месте открыли летнее кафе с зонтиками. Потом кафе отодвину .пи несколько вглубь. А ведь можно было отодвинуть храм, тогда это уже умели, или снести галерею, или убрать здания с другой стороны улицы. Возможны были любые решения, но выбрали наихудшее. Некоторое представление об уничтоженном чуде дает красная церковь Климента в Климентовском переулке.

До войны 1812 года Маросейка, как и продолжающая ее Покровка, была улицей знати, но после знаменитого пожара и изгнания Наполеона социальный характер Маросейки изменился: знать уступила место купцам. В Петроверигском переулке иод номером 4 стоит дом, приметный в истории русской культуры. Тут провел свое детство декабрист Тургенев, тот самый, о котором Пушкин сказал в уничтоженной десятой главе «Евгения Онегина»:

Одну Россию в миро видя,

Преследуя свои идеал.

Хромой Тургенев им внимал

И. плети рабство ненавидя,

Предвидел в сой толпе дворян

Освободителей крестьян.

Тут бывали Херасков, Карамзин, Жуковский. От аристократов дом перешел к чаеторговцам Боткиным, но не выпал из русской культуры, а остался связан с ней теснейшими узами. Эта семья дала трех высокоодаренных братьев: знаменитого врача-терапевта, именем которого названа одна из лучших московских больниц, основателя крупнейшей школы русских клиницистов Сергея Петровича Боткина, писателя Василия Петровича, автора «Писем из Испании», многих статей по литературе, искусству, в том числе нашумевшей статьи о поэзии Фета, и Михаила Петровича — живописца и гравера, автора книги об Александре Иванове. И была у них сестра Мария Петровна, ставшая женой великого русского лирика Афанасия Фета.

То не был брак по взаимной любви, каждый уже «пережил свои желанья и надеялся обрести в другом лишь тихую пристань. Как и все браки, в которых не участвует сердце, он оказался на редкость удачным: долгим и прочным. Особенно повезло Фету, который на капиталы Марии Петровны смог развернуть свой недюжинный хозяйственный талант и стать крупным помещиком.