Пионер 1989-02, страница 11

дения Олеськи. Стояли молча, неподвижно, не вмешиваясь.

— Я тоже ненавижу таких, как ты,— Киссицкая сузила глаза.— Таких, которые пекутся только о своих радостях. Палец о палец никогда не ударила ни для класса, ни для школы!

— Если человек не участвует в том, что ему кажется демагогией и бюрократией, то это, между прочим, тоже активная позиция. И имей в виду, что иногда честнее не участвовать, не ударять пальцем!., и никак по-иному не, ударять... Твои заслуженные дедушки, которые так хорошо объясняют тебе все о разных временах, никогда не подсказывали тебе таких мыслей?..

— О чем спорит подрастающее поколение? — поинтересовался Анатолий Алексеевич, появившись в классе.

— Обсуждаем горячо, кого принимать в комсомол,— изображая подобострастие, за всех ответил Вениамин Прибаукин,— Никак не решим, кому отдать предпочтение наших сердец.

— Можем обсудить это после урока.— Анатолий Алексеевич в этом классе старался держаться построже.

— А мы исторических проблем тоже касаемся,— не унимался Венька.— Только не по учебнику. Вы это допускаете?

- Допускаю, согласился Анатолий Алексеевич.— На политклубе. Там можем провести любую дискуссию.

— Любую? переспросила Холодова с отчаянной иронией. — Ну-ну, посмотрим...

И начался урок.

11

Получив классное руководство, Анатолий Алексеевич лишился свободного времени и покоя. Он старался как можно реже появляться в учительской. Отсиживался в «оружейке», крохотной комнатушке на четвертом этаже, где хранилось боевое некогда оружие, пригодное теперь лишь для занятий по начальной военной подготовке. Спрятав

шись в «оружейке», он подолгу думал о жизни, о ребятах, о своем учительстве. И сознавал, что не находит пока убеждающие слова и верный тон.

Ребята молча выслушивали его правильные рассуждения о комсомоле и расходились разочарованными. Подсказать им, как избежать формализма при приеме в организацию, он не умел. Этот формализм был как бы узаконенным. И какими конкретными делами заняться комсомольцам, он и сам представлял слабо. Ребята знали и понимали не меньше, чем он, их учитель.

— Посмотрим, посмотрим, как вы станете вьк кручиваться?! посмеялась Холодова, когда он пообещал дискуссии в политклубе.— Как объясните вы нам, почему мы разбазариваем нефть? Почему н стране, где столько богатств: земли, леса, нефти, газа, металла и народ трудолюбивый, а теперь и образованный, не хватает мяса, колбасы, даже хлеба?! Или вы знаете, как возник в нашей социалистической действительности культ личности? Как наша прославленная демократия допустила напрасные жертвы?..

И все они посмотрели на него с нескрываемым любопытством. Он учил их истории. Они хотели прежде нсего знать его мнение о культе личности Сталина, будто от его позиции в этом вопросе зависело что-то очень значительное в их дальнейших отношениях.

Что он мог им сказать? Что он знал, помимо того, что стало известно на Двадцатом съезде партии и в публикациях после съезда?

Со студенческих, даже со школьных лет он привык цитировать. Сколько он помнил себя, так было принято. Мысли великих надежно защищали, как щит, как непробиваемая броня. Но что-то пока неуловимое, какой-то едва различимый сдвиг наступил в сознании молодых людей, которые и младше-то его были ненамного. Они не желали больше поклоняться авторитетам и оценивали все, что узнавали, видели, слышали по своему разумению. И всех остальных людей принимали или не принимали по их способности мыслить и поступать. Этих ребят нельзя было уговорить,