Пионер 1989-04, страница 40

— Ну,— спросил Петр невесело,— что вы еще хотите снять?

— Понимаешь,— задумчиво отозвался Златко,— учеба и быт школьников восьмидесятых годов двадцатого века— это понятие очень многое включает. Скажем, уровень представления школьников об изучаемых явлениях. Это, разумеется, связано с общими научными представлениями в той или иной дисциплине. Такие представления меняются с течением времени, вот разве что только геометрические воззрения стабильны. Значит, нам надо снимать разные уроки. Мы до неполадки с блоком успели снять химию, вот этого «хомо хабилиса»... В качестве быта, если вы не против, представим, Петр, твой дом, пачки пельменей, Александру Михайловну... все это мы еще снимем. Давайте пока просто походим по классам. Еще три-четыре урока, и хватит. Потом, может быть, спорт. Хорошо еще снять увлечения. Ну, общий вид школы, интерьеры...

— Пойдем,— сказал Петр.

В следующем классе с такой же аккуратной табличкой вновь никто не обратил внимания на вошедших. Правда, в остальном обстановка отличалась от той, что была на уроке геометрии. Здесь была литература, и Петр Ильич, целиком ушедший в себя, ни на кого не обращал внимания, потому что смотрел в стену. Но учащиеся, ни один из которых тоже не был знаком ни Косте, ни Петру, лихо справлялись и сами. Они вели жаркий диспут о постепенной трансформации образа лишнего человека в русской литературе и сейчас были увлечены обсуждением высказанного кем-то смелого утверждения, что Евгений Онегин, доведись ему родиться в Древнем Риме, немедленно примкнул бы к восстанию Спартака, в то время как Григорий Печорин в той же ситуации скорее всего остался бы пассивным холодным наблюдателем, не сочувствующим ни рабам, ни рабовладельцам...

Бренк добросовестно прильнул к фоноквареле-скопу.

— Дальше пошли,— мрачнея все больше и больше, предложил Петр,— или уже хватит?

— Нет-нет,— сказал Златко,— не хватит. На каждом уроке что-то новое, хотя, откровенно говоря, битву при Грюнвальде гораздо интереснее снимать.

Следующим оказался кабинет истории. Собравшиеся здесь незнакомые учащиеся тоже никак не прореагировали на появление иностранных корреспондентов и сопровождающих их лиц, однако Верочка повела себя иначе. Несколько секунд она смотрела на всех четверых широко раскрытыми глазами, а потом растерянно обвела взглядом незнакомых учащихся за столами. Затем лицо Верочки разом вспыхнуло, словно осветилось изнутри, она вскочила из-за стола, выбежала из класса, и ее каблучки застучали по лестнице, ведущей на первый этаж, где рядом с буфетом был кабинет директора.

И Петр Трофименко наконец тоже не выдержал:

— Убирай! — сказал он Бренку.— Убирай свой фонокварелескоп — и пошли отсюда! Нечего здесь больше снимать! Сеанс окончен!

— Как это окончен?— не понял Златко.— Что случилось?

— Пойдем, пойдем,— стиснув зубы, сказал Петр,— там я тебе все объясню. Не здесь же, при этих вот... отличниках!

Схватив Златко за руку, он вытащил его в коридор. Ничего еще не понимая, за ними последовали и Бренк с Костей.

Петр захлопнул дверь кабинета истории. За ней было тихо: дисциплинированные учащиеся— звонок с урока еще не прозвенел! — оставались на своих местах. Но снизу, с первого этажа, донеслись голоса. Голос Верочки, в котором звучали слезы, произнес:

— Степан Алексеевич, как вы могли?

Бренк, перегнувшись через лестничные перила, сунул вниз на вытянутой руке фонокварелескоп.

— Так я ведь, Вера Владимировна, в СМУ когда-то работал,— ответил голос директора.— Помогли, помогли старые друзья, пришли на выручку. К тому же ремонт все равно надо было когда-нибудь делать, а тут такой случай. Правда, вы, наверное, не заметили, задние стены и сейчас еще красят. Но главное, фасад успели к утру сделать.

— Да при чем здесь фасад,— долетел дрожащий голос Верочки.— Как вы могли? Эта экскурсия...

— Вера Владимировна,— мягко сказал директор,— невестка у меня работает в экскурсионном бюро...

— Вы просто заманили ребят, чтобы они не пошли в школу, чтобы вместо них в классах были другие...

— Вера Владимировна,— донесся мягкий директорский голос,— ведь мы же вчера обо всем договорились.

— Да,— в голосе Верочки ясно почувствовались слезы,— мы договорились. Но я же не думала, что вы всех замените... Я думала, надо спрашивать только сильных учеников...

— Вера Владимировна, Верочка! Это же все, как на подбор, победители олимпиад, люди проверенные. Дисциплинированные, пришли на час раньше, не подвели. Победители исторических олимпиад, кстати, тоже! Они, разумеется, не знают, кто и зачем их будет снимать, все соблюдено! Ведь для двадцать третьего века снимают! Представляете, каких трудов мне стоило организовать все это за один вечер? Изо всех московских школ, отовсюду! Хорошо еще, что я и в Мосгороно когда-то...

— Вы понимаете, как это называется?! — закричала Верочка.— Ведь такие, как вы... из-за таких, как вы... Вы ведь не настоящее обманываете, а будущее! И зачем! Зачем?

Каблучки Верочки стали стремительно удаляться.

— Так ведь на самом деле не все хорошо,— долетел голос директора.— Есть сильно неуспевающие, и в столярной мастерской никаких условий для занятий, и медсестру для школы найти никак не можем, и с питанием опять же... Но им-то, в будущем, зачем обо всем этом знать? Какое у них останется о нашей школе впечатление? Не о какой-то другой — о нашей! Ох, и свалилось же все это на мою голову!

38