Пионер 1989-05, страница 35

всем закончится война в Крыму, а мы так и останемся ««безучастными». А тут еще начальник политотдела, капитан 1-го ранга Коновалов говорит:

— Что-то ты, Черцов, все ломаешься да ломаешься. Наверное, боишься туда идти. Там ведь война — убивают. Вон Лесов и Валюшко со своими уже не вернулись...

Так обидно стало, что я не выдержал, залез под причал и разревелся по-настоящему, как мальчишка.

Откуда ни возьмись — Коста Кочиев. Вытащил меня из-за бревен, обнял за плечи:

— Не скули, лейтенант, заканчивай к вечеру свои неполадки. Сегодня возьму тебя с собой в море.

— Да как же,— всхлипнул я,— у меня ж проклятые моторы больше 11 узлов не выжимают...

Но он включил нашу «ДЕВЯТКУ» в свою группу, выходившую в ночь на позицию. И ночь эта оказалась для нас удачной. Командир отряда всей своей группой отвлек огонь противника на себя. А мы получили возможность атаковать одну за другой две самоходные баржи с боевой техникой. Выпустили две торпеды — и обе попапи в цепь. На рассвете Кочиев разрешип мне войти в Ялту первым и двумя пулеметными очередями возвестить о своих двух победах.

Отшвартовавшись, улегся спать счастливчиком. Спал долго и сладко. Потом, продрав глаза, крикнул боцману Панину:

— Что ж мы дрыхнем! Подымайтесь, катер надо готовить к походу!

Но Ваня Мапышев. механик отряда, меня успокоил. Сказал, что, пока мы спали, он уже организовал матросов с береговой базы, и на катере все сделано: откачана вода, заделаны пробоины, имеются горючее и боезапас.

Проходивший по причалу Коста подмигнул:

— Сегодня пойдешь головным!

«Нашел время подначивать!» — подумал я.

Но тут появился начальник штаба нашего дивизиона Иван Никифорович Погорлюк и сказал, что я действительно пойду «головным». Но во главе кого?

Погорлюк собрал весь наш поломанный, подбитыи катерный «флот» и повел его к Херсонесу. Для прикрытия нам придали два артиллерийских катера. Они привели нас к мысу Фиолент.

Вот он! Толкаю механика в спину: «Милый, поддай, прибавь газку!» Он только руками разводит: мол, чего прибавить? Моторы ревут, а скорость проклятая — не больше 11 узлов,— а мы в хвосте плетемся. Тут штурман подбодрил:

— Ничего, он у берега ход сбавит. Забирай левее, чтоб под луной не оказаться. Из темноты его «сделаем». Вскоре транспорт действительно остановился. На фоне зарева выделялись его приподнятые носовая и кормовая надстройки, мостик и труба. Рядом суетились баржи и катера, спешили перевезти на берег бензин для самолетов, оставшихся на Херсонесском аэродроме.

— С богом, Андрей! — повернулся ко мне Погорлюк.

Белая дорожка следа торпеды протянулась прямо

в середину борта транспорта. Невыносимо долго тащились секунды. Грохот взрыва мы сразу и не услышали. Увидели лишь взметнувшийся к небу огромный столб воды, огня и дыма. Потом заметили еще два всполоха: взорвались танки с горючим.

Это был последний бой в Крыму, последний бой под Севастополем.

Говорят, по письму можно определить характер человека, многое о нем сказать. Письма бывают разные. В одних написано о мытье рук перед едой, в других о ценах на местном рынке, в третьих... о проектах освоения космического пространства.

Удивительное письмо принесла нам в редакцию Наталья Яковлевна Черняк (о ее судьбе мы писали в очерке «Семеро смелых», см. «Пионер» № 8 за 1988 год). Это письмо она получила от отца — известного советского литературоведа и критика, историка литературы Якова Захаровича Черняка.

А удивительно это письмо тем, что не только рассказывает о замечательном русском художнике XVIII — XIX веков Левицком, но дает представление и о самом авторе, и о его дочери...

Сорок четвертый год... Она, вчерашняя школьница, отличница. оканчивает курсы военных радистов и уходит добровольцем на фронт. Части, в которых служит «маленький сержант» Наташа, освобождают Польшу. Впереди труднейшие бои в Карпатах, Вис-ло-Одерское наступление, Победа. Взрослеть приходится под огнем врага, постигать смысл жизни в окопах на передовой. Такая судьба выпала ребятам ее поколения.

Сорок, четвертый год... Яков Захарович, перенесший в эвакуации тяжелую болезнь, уже несколько месяцев живет в Москве. Здесь от скоротечной чахотки умирает вторая дочь Черняков, маленькая Таня. Яков Захарович пытается найти работу. Его, участника революции и гражданской войны, ученика великого русского пушкиниста и историка М, О. Гершензона. ведущего специалиста по культуре XIX века, исследователя творчества Огарева и Герцена, тонкого знатока современной литературы, не гак давно, в тридцать седьмом, буквально «выдворили из литературы». (В «Литературной энциклопедии» и сейчас можно | прочесть что-то о его якобы)