Пионер 1989-06, страница 22

О ЮЛИИ ДАНИЭЛЕ

В 1936 году посадили моего отчима писателя Як. Рыкачева. Мать, не имевшая ни высшего образования, ни профессии, стала выколачивать пропитание для нашей маленькой семьи из старого портативного «Ундервуда». Она надеялась, что многочисленные литературные друзья отчима обеспечат ее работой. Но они так боялись общения с семьей «врага народа» (через восемь месяцев отчима выпустили), что не решались перешагнуть порог нашего дома. Спасение к нам пришло от людей вовсе не знакомых: мать буквально засыпали работой поэт П. Маркиш, писатель и литературовед П. Губер и прозаик-драматург М. Даниэль. У меня было такое ощущение, что они перепечатывали даже то, что им аовсе было не нужно. Судьба двух первых благородных людей была трагична, М. Даниэль, насколько мне известно, умер своей смертью.

А через два года в сухом, жарком Коктебеле мне показали стройного подростка Юлика Даниэля, сына нашего благодетеля. Я был старше Юлика на четыре года, это ничего не значит под закат дней, но очень много значит «на заре туманной юности». Какой доверительный разговор может быть между студентом и школяром? У нас все же нашлась точка соприкосновения: мы оба были «чистопрудными» — учились в одной школе на Чистых прудах.

Могло ли мне прийти в голову, что через три — без малого — десятилетия я буду подписывать письмо протеста против осуждения писателей А. Синявского и Ю. Даниэля, осмелившихся говорить правду, когда все мы молчали или лукавили, или в лучшем случае обходили острые углы. Наш протест не имел последствий (разве что для подписавшихся): А. Синявского и Ю. Даниэля отправили в лагеря строгого режима. Ныне произведение, за которое Даниэль был осужден, повесть «Искупление», опубликовано журналом «Юность».

По окончании срока заключения пути писетелей разошлись: Андрей Синявский уехал в Париж, где как-то устроил свою жизнь, Юлий Даниэль избрал более

трудный путь — он остался на родине. В Москву его не пустили, год он прожил в Калуге, где когда-то учительствовал. Он и в лагере писал стихи, продолжая этим заниматься на воле, но стихи не печатали. Более повезло его переводам. Ему разрешили (!) печататься под псевдонимом Ю. Петров. Лишь перестройка «рассекретила» Ю. Даниэля. В «Огоньке», «Новом мире», «Дружбе народов» опубликованы его стихи, написанные еще в лагере. Увы, недолго саетило ему солнце, прорезавшее наконец-то сумрак надломленной жизни: в 1988 году Юлия Даниэля, талантливого, смелого и благородного человека, не стало.

Повесть «Бегство» была написана Даниэлем для издательства «Детская литература». Пятидесятитысячный тираж был готов отправиться из типографии к читателям. И тут последовал арест писателя. Весь тираж пошел под нож. Сохранилась одна-единственная книга. Герой повести «Бегство» — реальное лицо. О нем есть у Пушкина, который называет его Ветошкиным, хотя настоящее имя таинственного «ученого мужика» — Свешников. Пушкин загадал загадку,

Даниэль попытался ее разгадать. Его вдова, Ирина Павловна Уварова, говорит, что в поисках материала он перерыл не одну библиотеку. Почему-то мне кажется, что не так уж много он нашел. В повести отчетлив беллетристический налет. Это отнюдь не в укор. Горестная история Свешникова выглядит у Даниэля предельно достоверной, так несомненно могло быть, все в духе того времени, тех нравов и неизбывной русской беды. Будем благодарны писателю, подарившему нам еще один русский самоцвет.

Юрий НАГИБИН

Одни называли этого человека Свешниковым, другие презрительно называли Ветошкиным. Кто же он был, этот человек с двойным именем? Стихотворец, крепостной крестьянин, знаток латыни и греческого, обездоленный бродяга, историк, бывший в услужении у светлейшего князя Потемкина, Иван Свешников был диковиной для современников.

О нем и о событиях, которые происходили почти двести лет назад, рассказывает эта повесть.

Вы слышали про Ветошкина? Это удивительно, что его никто не знает.

А. С. ПУШКИН

J

Санкт-Петербургский халиф 1

— Ну, Иван Иванович, прямой вы Харун-Аль-Рашид!

Шувалов промолчал, он и сам не однажды мысленно уподоблял себя герою Шахразады, но отражавшееся в зеркале улыбающееся лицо секретаря было слишком подобострастным. Льстец, льстец и, кажется, себе на уме, приватные разговоры с просителями имеет, но где достать другого, чтобы сведущ был в языках, расторопен и к делам ревностен? А этот бывший семинарист весьма боек, дела и переписку содержит в исправности; недаром университет с золотой медалью окончил, но придется, пожалуй, отпустить его — просит в Смоленске место исходатайствовать, в семинарии

Шувалов вздохнул, поправил картуз, с комической серьезностью оглядел плащ, узковатый для

* Журнальный вариант.