Пионер 1989-06, страница 38

/

либо переложи; этим и Михайло Васильевич не гнушался. Подай-ка мне Библию. Так... ну-ка, наудачу! Вот... нет, не годится... еще раз, ага, вот это, пожалуй, подойдет, смотри: «Благословите, всякий дождь и росы Господа, пойте и превозносите его... Благословите, холод и зной Господа...» Это из книги пророка Даниила.

— Я знаю,— задумчиво проговорил Свешников.— Трудно...— И, опережая нетерпеливое движение Шувалова, докончил:— Но я попробую.

За сочинением этих самых стихов застала его, бормочущего, Лизетта в самый первый день их знакомства.

И вот стихи готовы. Свешников переписал их набело, стал читать вполголоса, хороши они или нет? Получилось совсем не то, что говорил Шувалов. Да и он, Свешников, не думал, что так получится:

Молитв вместилище ярится Дерзаньям воздвигать предел...

«Гм, „молитв вместилище"... Ну что ж, правильно— церкви есть вместилища молитв. Все-таки „вместилище" — сомнительно. Храм — „вместилище молитв", суд— „вместилище законов"»,— Свешников усмехнулся: «Кошелек — вместилище денег...»

А чего он, собственно, усомнился? Ну вместилище, ну дерзко — и что из того. А дальше разве < лучше? Все равно стихи напечатаны быть не могут. q Свешников засмеялся и с удовольствием прочел £ вслух, полным голосом: ш

с. Разумный статус государства

2 И просвещенное державство —

_s Натуре свойственный закон-

| Сие религии основа,

g¹ Что восхваляет всеблагого

Превыше храмов и икон.

«Да, навряд Шувалов похвалит. Хоть и крестится вольнодумно: мелким крестом у груди, библейское-то прославление Бога сохранилось, но и порицание церкви прибавилось...»

В дверь поцарапались. «Лизетта!» Свешников метнулся к двери, распахнул ее; Лизетта стояла у порога и скребла ноготком притолоку; он подхватил ее на руки, закружил по комнате.

— Дверь,— сказала Лизетта, теребя его за волосы.

Он посадил ее за стол (какая-то книга упала на пол, у стенки), закрыл дверь и нагнулся над книгой. Лизетта держала кончиками пальцев листок со стихами.

— Что это, чье?— спросила Лизетта.

— Это мои стихи! — гордо объявил Свешников Он сам немножко конфузился своей гордости:— Хорошо?

Лизетта молчала.

— Хорошо ли? — уже тревожно спросил он.

— Не знаю,— медленно выговорила она.— Здесь против церкви... поплатиться можно...

— Но ведь я не собираюсь их нигде помещать.

—- Так зачем ты написал их,— возразила она

рассудительно.

Свешников рассказал, как было дело. Лизетта, выслушав его, задумчиво покачала головой.

— Тебе стихи не нравятся, — уныло произнес он

— Я их, милый, не очень понимаю: они слишком умны для меня. Только я боюсь: они могут тебе повредить.

Она подняла с колен листок со стихами и четко сказала:

— «Превыше храмов и икон»... боюсь

— Знаешь что... возьми этот листок себе. Когда-нибудь, - он усмехнулся застенчиво и гордо,— когда-нибудь я подарю тебе книгу настоящую, напечатанную.

— Не надо, что ты! Я не должна их брать.

Если бы Свешников посмотрел ей в лицо в этот

момент, он непременно спросил бы, отчего она так испугалась: она побледнела, губы сжались; но он глядел на свою рукопись, лежавшую на краю стола. В ответ на ее восклицание он засмеялся и сказал:

— У меня вчерне записано. Да я так их помню — бери.

Стихи разошлись по Петербургу на диво быстро. Шувалов велел сделать с них список и с удовольствием читывал их вслух у себя в доме и в других домах, где бывал. Вольнодумство было в моде.

В самом деле, неужели нельзя обойтись без утомительных церковных служб, без поясных поклонов, без всех этих варварских обрядов? То есть для простолюдинов-то церковь необходима, она им в утешение. Но ведь речь не о них. Российские патриции, вкусившие от европейского просвещения, церковный ладан не жаловали.

Стихи понравились, их заучивали наизусть, чтобы щегольнуть в разговоре, переписывали, знакомым посылали. О сочинителе Шувалов промолчал, только ухмылялся лукаво, когда спрашивали; впрочем, знающих стихи вскоре стало так много, что все забыли, кто первый пустил их в обществе; случалось что самому Ивану Ивановичу приносили их как новинку.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.

36