Пионер 1990-09, страница 43

Когда они поняли, что меня нет и не будет, этот «в штатском», больше не скрываясь, взял Наташку за локоть и потащил к милицейскому мотоциклу. А там уже сидел один в форме... Надо же — подготовились! Борцы с организованной преступностью!

Собаковод» еще постоял в скверу минут пять... Чего теперь стоять-то? Надо было сюда с деньгами приходить, а не с ментами! И это он сам понял, Дернулся вперед, назад. Потом поплелся домой.

У Натальи в принципе была версия про запас: что якобы ее наняли незнакомые ребята. Пятерка— что она договорится с собаководом», и еще червонец, когда дело выгорит. Но версии эти хороши на словах... И я в диком темпе кинулась проворачивать свой новый план, потому что Бутина могла и расколоться!

Купила в «Союзпечати» конверт, потом забежала в галантерею, попросила ножницы «посмотреть». а сама отстригла собаке пару куделек с башки. Потом позвонила этому мужику:

— Загляните в почтовый ящик! — И через минут пять по новой: — В следующем конверте будет лежать не шерсть, а ухо вашей собаки!

Он кричит:

— Извините!

— Гад ты! — Я говорю, Ящик не закрывай. Туда положишь деньги. И сразу гони в милицию, чтобы нашу девочку отпустили. Иначе мы твоей собаке глаза вы ж тем!

И вот смотрю несется. А в ящике мой же конверт и триста пятьдесят! До того мне смешно стало... Да мы этих собак... Взяла, привязала пу-делицу к ручке его двери: прощай, подруга! Иду домой — такси навстречу.

— Шеф,— говорю, подкинь студентку!

А настроение отчаянное такое, отличное. И почему-то уверена, что Наташку отпустят! Взяла свои два чемодана и к старушке. Таксист мне их прямо до места — спасибо, получи треху сверху... И опять я жила, как в подводном царстве, только в счастливом.

Все разобрала, все тетрадки-книжечки разложила, свеженькое белье застелила... Я даже и не знала, что так люблю чистоту! Только одно меня грызло: Наташки долго ист! Наконец не выдержала. позволила ей. Мать подходит.

— Здравствуйте, Стелла Васильевна, это Таня Квартальнова. И позовите Наташу,

Нету... Плохо это, хорошо? А пока неизвестно! Если бы менты Наташеньку раскрутили, они бы и до матушки доскрипались... Но все же зря я поспешила собаку отдавать! Надо было, чтобы этот хмырь... Ладно! Наперед умней будем!

А мандраж во мне между тем разрастается. Я для успокоения деньги заработанные вынула... Хорошая пачечка! Хотя и немного похудала: я же хозяйке еще тридцатник метнула. . Дорого, конечно. А зато никакой мне рожи поганой не надо видеть! «Мама, я гюживу у подруги. Таня». Вот клянусь, она и не чухнегся. Еще будет мне приплачивать в месяц рублей двадцать пять... Как будто на них можно прожить! Да ладно, заработаем... А Наташки все нету!

И тут наконец: «Дзыыынь!» Хозяйка: иди, мол, открывай. К ней потому что никто не ходит. Открываю и точно— Бутина! Где ж ты, зараза, была?!

Я, говорит,— по всему району шастала, чтобы, значит, если за мной хвост, то его со следа сбить.

Надо же какая чекистка!.. И вот мы сидим, она

мне рассказывает, как ее сперва заловили, а потом отпустили. Я спрашиваю:

— Ну и чего этот мент?

— Да поверил мне... Лох!

А там небось дрожала, как последний цуцик! Ладно, такое великое дело сделали, не буду над ней острить... Тут Наташка говорит:

— Тань, я жрать хочу, просто умираю на нервной почве.

А у меня только хлеб да варенье — ну, что из дома прихватила.

— Слушай, Бутина, неохота никуда гонять. И все равно же ни фига не купишь. Давай этого полопаем!

Вот чайник вскипел, я его принесла, заварила. Наташка говорит:

— Давай хозяйку позовем для первого раза.

Да пошла она!..— говорю - Никого мне видеть неохота.

И дверь нашу — личную нашу с Наташкой дверь! — бух на задвижку. Вообще как в бункере!

— Давай, Наташенька, чай пить. Я тебе сейчас бутербродов намажу штук двадцать пять! Рубай, пока не лопнешь!

В общем, сидим — то улыбаемся, то даже смеемся. И ничего почти не говорим... Чего говорить-то? Мне лично сто лет так хорошо не было!

Вдруг: «Дзыиь!» Мы с Наташкой сразу переглянулись. У нее — удивление, а у меня страх. Я же знаю, что к хозяйке никто не ходит. Тогда, получается, это к нам...

Опять: «Дзыыынь!» Хозяйка: «Кто там?» А сама уже открывает. Мы из милиции». Бутина за меня рукой как схватится... А я сижу сразу какая-то вареная... ко всему. Внутри ни страха, ни злобы Только непонятная дурацкая обида.

В коридоре бормотание на три голоса: хозяйки, этого, который «мы из милиции», и третий голос, в котором я легко и просто узнаю «собаковода". Значит, они все-таки подследили за Наташкой. Или узнали каким-то другим способом. Но я совершенно ни на что не реагирую. Бутина мне:

— Деньги!

Я даю ей наши вольные денежки, Наташка их в форточку — полетели птицы! А на самом деле только хуже: все равно у хозяйки остались мои три червонца «собаковод» их запросто опознает. Но я молчу— по своей варености А в душе все разгорается обида. И я последние силы трачу, чтобы только не разреветься. И одновременно понимаю: мне теперь долго пореветь не дадут, все будут мурыжить и мурыжить.

И что интересно— буквально нее обрадуются. Школа: ведь я была для них далеко не подарок. И мать: можно спокойно жить, раз я буду в колонии. И менты обрадуются — провернули такое клевое дельце: полчаса не прошло, преступник в каталажке!

Бутина мне что-то шепчет, а я сижу вареная и ничего как бы не слышу... Бутину-то все-таки родители отобьют — когда узнают, сразу забегают. Забудут, как лаялись.

А Наташка уже не шепчет, уже верещит что-то задушенным голосом. И она права: ведь минута все решит надо же договориться. А я ей:

— Бутина. помолчи ты! Я все скажу па себя.

А те стучат вовсю: откройте да откройте... И старушка с ними — уже совсем другим голосом.

А я говорю:

— Да сиди ты. Бутина. Пусть ломают!

Потому что мне хотелось еще одну, последнюю

минутку в своей комнате побыть!

40