Техника - молодёжи 1942-01-02, страница 42

Техника - молодёжи 1942-01-02, страница 42

в. холодковский

Отец был плотником — сын стал столяром.

Ему было 13 лет, когда ом, впервые взялся за топор и рубанок. Так — в смолистых запахах теса, в веселой буре кудрявых стружек — открылся Федору Хлупину простой и понятный мир его будущего ремесла.

Годам к двадцати пяти Хлупин был уже заправским мастером с солидным стажем. Он -и на строительных побывал, и на судоверфях — каюты пароходные в Астрахани отделывал, и в столичных мастерских работал. Он уже неплохо зарабатывал, впереди его ожидало обеспеченное будущее: еще несколько лет — и он достигнет высших ступеней своей профессии, станет квалифицированным мастером-краснодеревцем. Он будет делать зеркальные шкафы карельской березы, стенные гарнитуры — под орех, под «птичий глаз»... Это — «потолок» столяра. Дальше и мечтать некуда.

Но именно теперь, на пороге открывающихся перед ним заманчивых перспектив, Федор Хлугшн чувствовал, что не испытывает, соб-

Фото А. Д?ВЛЕТ

ствепио, никакого призвания к избранному им поприщу. Он вдруг потерял вкус к своему ремеслу.

Это началось с той самой поры, когда, присхаов в Москву, Федор Хлупин стал посещать вечернюю школу для взрослых. Он учился, продолжая работать столяром, учился с необычайным увлечением, словно спешил наверстать время, упущенное за годы трудного, неграмотного детства, когда верстак заменял ему школьную парту, а рубанок — учебники.

Теперь он, пускай с опозданием на добрый десяток лет, держал в руках эти учебники физики, хи*мии, алгебры — и ногаый мир глядел на пего с их страниц. Он жадно вбирал в себя знания, как воздух в лешие; он привыкал к работе ума и чувствовал, что столярное ремесло ие удовлетворяет и никогда уже не сможет удовлетворить его.

Само дерево, кажется, утратило для него свою живую прелесть, свой родной, с детства знакомый запах. Иной материал уже привлекал к себе его внимание... Металл! С каждым годом возрастала для Хлупина

Вот он стоит у своего «д юбера» и делает заметное, нужное Село.

притягательная власть красивои холодной стали. Из стали делались самые прочные, самые главные вещи на свете. Сталь — это самолеты, паровозы, мосты и машины... Мир отлит из металла! Об этом ему твердило все окружающее, этому учили его книги...

Так совершилось обращение молодого столяра Федора Хлупина. Этим кризисом профессии как бы завершилась его учеба, его юность. Решение было принято — и весной 1941 года Хлупин пришел на завод наниматься.

Он пришел на один из лучших московских заводов, построенный на заре социалистического строительства, в первые годы сталинских пятилеток.

Завод этот выпускает механизмы исключительной точности и сложности, никогда ранее в нашей стране не производившиеся. Он воплощает в себе нашу новую, сверхточную технику высшего класса, оперирующую десятыми и сотыми долями миллиметра, миллиграмма. Это особый мир, во всем похожий на наш привычный большой мир тяжелой индустрии, но только «уменьшенный» .в тысячи, в сотни тысяч раз. Таким, вероятно, показался бы свифтовскому Гулливеру машиностроительный завод лилипутов...

На московском Н-оком заводе рождаются миниатюрные «машины», валы которых имеют в диаметре 100 микрон, одну десятую миллиметра, а крохотные рычаги передают мощности, измеряемые в долях грам-момиллиметра. Шестерни, зубцы которых можно различить только в лупу; оси, поднимать которые приходится при помощи... пинцета; вин-тики-пылин.ки, подшипнички-«неви-димки» (5000 таких подшипников можно насыпать в... наперсток) — таковы размеры тех микродеталей, из которых возникают механизмы, выпускаемые Н-ским заводом точного машиностроения.

Обо всем этом Федор Хлупин не имел даже отдаленного понятия, когда, прочитав случайно на ограде завода объявление о приеме учеников, подумал: не попытать ли счастья? Может быть, и его, Хлупина, возьмут?

Его взяли. И послали в инструментальный цех.

Не без робости вступил вчерашний столяр в незнакомый ему мир металла, мир умных и ловких станков. Его воображение было заранее ошеломлено мощыо, размахом оглушительной громадностью масштабов, он приготовился услышать гул, грохот, лязг, — такой рисовалась ему индустрия. А вместо этого—негромко, словно про себя, на одной ноте гудели небольшие, разнообразней