Техника - молодёжи 1959-05, страница 33

нии. И уже не одного элемента, а сразу многих. Я подумала, что девяносто предыдущих спектрограмм были чем-то вроде азбуки. А эти двадцать две — уже письмо, какое-то сообщение...

— И вы его расшифровали? — перебил Русанов.

Джунковская покачала головой.

— Нет. Я не смогла. С точки зрения логики, тут должна быть какая-то очень простая система. Я не знаю... Пробовала — и не получается. Но две спектрограммы... Вы понимаете, я и сама не уверена... Не смейтесь... Может быть, это самовнушение. Не знаю... Эти две спектрограммы как-то сразу привлекли мое внимание. Выло такое ощущение, словно видишь что-то очень знакомое, но написанное на другом языке. И только в поезде по дороге в Москву я догадалась... Вы, наверное, знаете: в периодической системе свойства элементов повторяются через восемь номеров. Если пропустить последний номер, получается октава... Так же, как в музыке. Звуки повторяются через семь тонов. И вот эту октаву я увидела на спектрограмме. Говорят, исследователю опасно быть предубежденным. Но я хотела найти в спектрограммах нотную запись и, кажется, нашла. Вы знаете, что и в спектре света семь цветов...

— Вы хотите сказать... — начал было Русанов.

— Нет, нет! Дослушайте. В нашей нотной записи пять линий. На спектрограммах тоже были три группы по четыре линии — как будто разрезанная нотная строка. На обоих снимках эта «нотная строка» была одинаковой. Красная линия лития, оранжевая — лантана... и так до фиолетовой линии галлия. А между этими линиями, подобно нотам, были разбросаны другие: желтая — натрия, синяя — индия... Нет, дослушайте! Ноты бывают целые, половинные, четвертные, восьмые, шестнадцатые... И эти спектральные ноты оказались ионизированными наполовину, на одну четверть, на одну восьмую, на одну шестнадцатую.... И понимаете, чем большее обнаруживалось сходство, тем меньше верилось мне в само существование сигналов...

— Вы записали эту... музыку? — спросил Русанов и вздрогнул: голос его прозвучал как-то странно, словно со стороны.

— Да, записала, — Джунковская подошла к пианино. — Если хотите...

— Одну минуту...

Русанов шагал по комнате, нервно похрустывая костяшками пальцев. Остановился у окна.

— Отсюда виден Процион? Джунковская отодвинула занавеску.

— Над соседним домом, справа, где антенна... Видите?

— И далеко это?

— Почти три с половиной парсека, свет идет одиннадцать лет.

Русанов смотрел на яркую звезду. Вспомнились стихи, и он сказал их вполголоса:

Ночь, тайн созданья не тая, Бессчетных звезд лучи струя, Гласит, что с нами рядом смежность Других миров, что там — края, Где тоже есть любовь и нежность, И смерть и жизнь, — кто знает, чья?

— Это ваши? — спросила Джунковская.

— Нет. Брюсова.

Русанов был лирическим поэтом. Он

умел подмечать тихую прелесть среднерусской природы, умел стихами переедать то, что кистью передавал Левитан. Русанов много писал о любви, и в стихах его, очень задушевных и чуть-чуть грустных, изредка — как солнечный луч сквозь дымку облаков — пробивалась улыбка. Звезды тоже всегда оставались для Русанова символом чего-то отдаленного и недосягаемого. Но на этот раз старые и хорошо знакомые стихи Брюсова прозвучали как-то по-новому.

— Что ж, сыграйте, — тихо сказал Русанов.

Он ничего не понимал в спектральном анализе. Но музыку он знал. Да или нет — это должна была сказать музыка. И Русанов волновался. Только усилием воли он заставил себя отойти от окна, сесть.

Джунковская подняла крышку пианино. На какую-то долю секунды застыли над клавишами руки. Потом опустились. Прозвучал первый аккорд. В нем было что-то тревожное. Звуки вскинулись и медленно замерли. И сейчас же зазвучали новые аккорды.

В первые мгновения Русанов слышал лишь дикое сочетание звуков. Но затем определилась мелодия. Было даже две мелодии. Они переплетались, и одна, медленная, несла другую — быструю, порывистую. Звуки вспыхивали, гасли, и в их сочетании было что-то до боли знакомое и в то же время чужое, непонятное.

Это была музыка, но музыка совершенно необычная. В силу каких-то особенностей она сначала действовала подавляюще, гнетуще. Казалось, она несла в себе не человеческие, а какие-то иные, высшие, более сильные чувства.

Временами обе мелодии обрывались. Руки пианистки замирали над клавишами и вдруг снова обретали силу. И тогда снова вспыхивала странная, двойная мелодия. Она звучала громче, увереннее. Она звала, и, безотчетливо повинуясь ее зову, Русанов подошел к пианино.

Звуки дрожали, бились, словно старались вырваться из неуклюжего инструмента. Пианино не могло передать всю мелодию, но, стиснутая, сломанная, она жила и звала все сильнее, настойчивее.

Русанов уже не видел стен, стола, лампы — ничего, кроме пальцев, лихорадочно бегающих по клавишам. Пытаясь угнаться за мелодией, бешено стучало сердце, и Русанов чувствовал, как глаза застилает туман...

А музыка подхлестывала сердце, то вихрем устремляясь ввысь, то обрываясь жалобным стоном. В ней были все человеческие чувства и не было никаких чувств — так в солнечном свете есть все цвета радуги и нет ни одного цвета... На мгновение она прервалась, а потом вспыхнула с новой силой. Нет, не вспыхнула — взорвалась. В диком порыве взлетели звуки, сплелись и... замерли. Только один звук — тихий, нежный — затухал медленно, словно последний огонек погасшего костра...

Наступила тишина. Она казалась невероятно напряженной. Потом в комнату вошли обычные, земные звуки — отдаленный гудок тепловоза, чьи-то голоса...

Русанов подошел к окну. Над крышей дрожала яркая звезда Процион из созвездия Малого Пса. И свет ее словно изливал таинственную и торжественную музыку.

В 1956 году наблюдалось великое противостояние Марса. Очередное противостояние должно быть только через 15—17 лет. Каково же было мое удивление, когда я прочел, что в прошлом году опять происходило противостояние Марса. Как это объяснить! ^^ _ А. Леонтенко г. Киев

^(Д Щ ля каждой из планет периодически имеют место противостояния, то есть такие положения, когда планета и Солнце 'расположены в противоположных точках по отношению к Земле. Во время противостояний условия видимости планет наилучшие, так как при этом они находятся на относительно близких расстояниях от Земли.

С какой же периодичностью происходят противостояния Марса? Время оборота Марса вокруг Солнца (так называемый сидерический период) составляет около 687 средних солнечных суток. Но нам важен другой промежуток времени — синодический, по истечении которого планета, двигаясь вокруг Солнца, возвращается при наблюдении с Земли в прежнее положение относительно Солнца. Различие между сидерическим и синодическим периодами связано с тем, что Земля, а вместе с ней и мы, наблюдатели, сами движемся. Если бы Земля покоилась, то эти периоды по времени совпадали. Противостояния Марса разделяются между собой промежутком времени, равным синодическому периоду обращения, равному 780 средним солнечным суткам. Расстояния от Марса до Земли при этих повторяющихся примерно через каждых два года противостояний не одинаковы. Объясняется это тем, что орбита Марса значительно более вытянута, чем орбита Земли и расстояния между ними в периоды противостояний колеблются от 55 до 101 млн. км (см. схему). Наименьшее расстояние от Земли до Марса, соответствующее великому противостоянию, бывает близ перигелия Марса, то есть ближайшей точки его от Солнца. Повторяются эти положения через каждые 15—17 лет. Последнее великое противостояние было в 1956 году, следующее будет только в 1971 году. В прошлом году противостояние было, но оно не являлось великим — расстояние от Земли до Марса во время него составляло примерно 70 млн. км.