Техника - молодёжи 1960-08, страница 37

Драма приближалась. Миру казалось — ома росла. Слоаио огненно-оранжевое знамя разворачивалось по асаму небу. Ужа на красными, а угольно-черными на фоне зтого знамени казались силуэты ближайших утесов. («Черное и красное — траур», — подумал Мир.)

Новорожденная планета еще сохре-няле свои угловатые очертания. Тяготение не успело превратить вв в шар. Но воздух уже стек с углов. Углы были ярче всего — желтого цвета. Желтое время от арамени меркло, подернувшись прозрачной красной пленкой, но тут же остывшие пласты рушились, обнажая сияющие недра. И иа углах и на ребрах шло беспрерывное движение, словно кто-то мвсил и перелопачивал огненное тесто. В середине гранай, где скопился воздух, шевелились цветные — синив и оранжевые — языки пламени. Может быть, тем горели метем и водород, а может быть, и не было никекого горения — газы нагрелись н светились, кек не Солнце.

Мир разглядывал все зто с удивительным спокойствием. Даже находил сравнения. Деже какие-то стихи составлялись у него в голова:

У смерти были нрасиые глаза.

И сотни языков, м каждый — пламя...

Рифмы он не стел подбирать. Поймал себя на нелепом стихотворчестве и усмехнулся. Рифмовать за десвть минут до конце? Смешнев ввщь — привычка.

Надеялся ли он? Пожалуй, надввлся. Человеку трудно отказатьсв от надежды, даже если он приговораи безапелляционно... А вдруг пронесат? Авось вывезет! Астрономы на Аризле опытные, математика — наука точная, машина считает безошибочно... но вдруг... Ведь расчет велся по формулам Ньютона, попревкам Эйнштейне, в соответствии со всемирным законом твготения. Но как раз поле тяготения н разорвано сегодня.

— Кек вы думаете, ие вынесет нес? — спросил Мир.

— Не знаю, дружок, адва ли. Могу обещать только, что смерть будет легкая. Взаимная скорость — 25 километров а секунду. Удар, взрыв, и аса обратится в пар. Мы тожа а пар.

— Я обращусь в пар?—-Мир не верил.

С напряженным вниманием он смотрел а окно. Наверное, тек смотрит капитан потерввшего руль судна. Вот его несет иа скалы. Сейчес ударит... А может быть, тем пролив, бвзопасная бухточка, лагуна за рифами? Бывает же текое?

Огненное знамя превратилось а занавес, встало пологом от гор до гор. Из-за полога высовывались языки, и каждый больша предыдущего. И вот ужа полога нет вообще, только языки иа горизонте — громадные, разнообразные, изменчивые, как всякое племя. Пляшут над черными горами огненные змеи, колышутса огненные пальмы, взвиваются огненные фонтемы... и вдруг один на них, самый высокий, перехлестнув через ближайшую гору, накрывает здание радиостанции.

Извечно безмолвный Ариэль наполняется гулом и воем пламени. Шумит, свистит, ревет и грохочет огненный вихрь.

И Мир думает: «Это еса!»

Аризль уже а огне — а чужой атмосфере. Каи только он дойдет до плотного дне — взрыв. Конвц!

От всей жизни осталась минута или полминуты.

И сделать ничего не сделаешь. Деже Делии ничего не придумел. Вот он сидит, уставившись а окно, лицо пресное, кек в крови. Бессилен, словно руки связаны. В героическом двадцатом бывало тек: наши побеждают, а тебе не повезло; тебя схватили враги. И конец: сважут, скрутят, приставят к стенке, прицелятся. Вот она, смерть, — в черном зречке керебнне. Смотришь ие нее... и поешь.

И Мир зепел. Запел старый, трехсотлетней давности, гимн героического двадцатого века. Пел стоя, держа руки по швам, старательно выговаривал забытые, потерявшие смысл слова о рабах, проклятьем заклейменных.

Потом он заметил, что Далин томе стоит и тоже поет, перекрикивав вой пламени. А пламв аса жарче и светлее. взметаются вспышки, снаружи грохочет и стрелвет — взрываются двигатели зестряаших на дороге киб.

«Это есть наш последний и решительный бо-о-ой!»

Юноша пел, и пел старик. Так встре-чели смерть люди. Человек может погибнуть, он смертен, но сдеаатьсв вму не к лицу, потому что он челоавк иа племени победителей Он гибнет, в пламв побеждеет.

Они спели первую строфу и припав, а племя аса ревело за окном. Потом оно стало тускнеть, темнеть, сквозь него иечел просвечиваться силуэт железных гор... потом показалось черное небо с багровыми тучами...

— Поздравляю тебя, Мир, — сказал Далии. — Жить будешь.

Мир продолжал петь, торжествуя. Голос его гремел в ватной тишине Аризля. За помутневшим окном виднелась закопченная дорога, не ней оплавленные кнбы.

— Отставить хоровой кружок, — улыбнулся Далин. — Садись к передатчику, Мир, ты теперь один за четверых. Обсерваторию вызывай, потом штаб, потом ракетодром... надо узнать, кто жив.

Мир сел не место Юмы. застучал ключом. Делим, стоя сзади, обнял его за плечи.

— Деле, Мир1 У живых много дал. После Аризлв вызовешь ракеты. Четырнадцать групп, есть с кем поговорить. Ну и мы ив засидимся. Получим с Земли рекету, будем облетать асах по очереди. Любишь гутвшествовать, Мир? Или отправить твоя на Дрем у, к Аиандашвили?

Мир понял, о чем идет речь.

— Но Юна любит вас,— сказал он.

Далин похлопал его по плечу.

— У Юны много лет молодости. У иве есть время разобраться, она разберется еще.

В радиоприемнике послышался частый писк. Отеечела обсерватория, отвечали убежища штаба и ракетодрома. Все живы. Уцелели. Отсиделись в герметических помещениях.

— Поздравлвю с жизнью, — просил передать Далин. — На асвкий случай сидите в убежищах до завтра. Завтра свяжемся.

Завтра!

Первый день творения заканчивается.

Завтра будет уже второй день в истории четырнадцати человеком созданных планет.

33