Техника - молодёжи 1963-09, страница 13

лод, войну, революцию, недостаток лекарств и научных приспособлений, а была такая зима, когда все замерзало от недостатка топлива и люди выходили по ночам вынимать шашки из деревянной торцовой мостовой, чтобы заменять ими дрова. И все-таки работа не прерывалась. Есть нечто глубоко героическое в этой настойчивости.

Павлов при встрече не проявлял ни малейшей попытки поразить меня какими-нибудь неожиданными странностями своих заявлений или сарказмом замечаний. Может быть, ему просто было приятно снова увидеться с кем-то из Европы, кто задавал ему вопросы. Он говорил о работах других, в частности о трудах Шеррингто-на, без малейшего намека на зависть или насмешку, говорил об иностранных ученых как о сотоварищах по науке, ведущих параллельно с ним изыскания в одной из самых таинственных областей реального мира.

Когда я читал эту книгу, с ее искусным и терпеливым соединением фактов, опытов, вопросов, сомнений, выводов и заключений — всего того, с чем имел дело автор на протяжении четверти века своей жизни, меня опять охватило впечатление простоты и величия этого человека. И в то же время мне вспомнился другой большой человек, которым я тоже восхищаюсь и которого люблю, пожалуй, не меньше, чем профессора Павлова. Я говорю о Джордже Бернарде Шоу.

В своем крикливом, дико нелепом отрицании вивисекции Шоу докатился до того, что для картинности изобразил, как некий злодей отрубал у собаки одну лапу за другой, наблюдая,. как животное на это реагирует. Когда четвертая лапа была отрублена, он был очень изумлен, что больше не осталось лап... И тому подобный вздор!

Интересно проследить за вивисекцией, такой, как она рисуется в рецензируемой книге. Большая часть проводимых операций доставляет животным гораздо меньше страданий, чем то, что проделывают над собаками так называемые «любители собак» (например, отрезание ушей у бельгийских грифонов). Большинство экспериментов обставлено таким образом, чтобы животное чувствовало себя спокойно и удобно.

Разумеется, когда я принялся писать настоящую статью, у меня и в мыслях не было задевать трогательную сентиментальность противников вивисекции — этих самых неутомимых и яростных из всех борзописцев. Я собирался лишь провести резкий контраст между выдающимися людьми, каждый из которых по-своему вызывает мое восхищение и мою симпатию.

В течение нескольких минут я развлекался занятной игрой, называемой «один спасательный пояс на двоих». Вероятно, она вам известна. Вы ставите перед собой проблему, наподобие того, как в пьесе Шоу «Врач на распутье». «А» тонет с одной стороны пристани, «Б» точно так же тонет с другой. В вашем распоряжении есть только один спасательный пояс и никаких других средств спасения. Кому из двух бросите вы пояс? Кого бы я спас: Павлова или Шоу?

Не думаю, чтобы читателя интересовало мое личное мнение. Но когда я обдумывал этот ответ, я спросил себя: насколько полезен Шоу? И насколько полезен Павлов? Павлов — это звезда, которая светит миру, озаряя даль, дотоле неизведанную... Зачем же мне колебаться в моем выборе хоть минуту?

Шоу пишет великолепным английским языком. Уже к одному лишь этому я питаю непреодолимую слабость. Свои зарисовки в маленькой записной книжке он делает легко, на ходу, гуляя и ловко лавируя между прохожими. Но, так или иначе, среди живущих он величайший художник выразительности, выразительности самого себя.

Возвращаясь, однако, к спасательному поясу и к Павлову, который, так сказать, «барахтается в воде», я должен задать вопрос: что прибавил Шоу к арсеналу идей, к запасу знаний, к просветлению мира? БЫл он чем-ни-

Знаменитый английский фантаст был тепло встречен советским физиологом. На фото сидят (справа налево): сын Г. Уэллса Джордж, Иван Петрович Павлов с внучкой, Герберт Уэллс, жена И. П. Павлова Серафима Васильевна с внучкой, дочь И. П. Павлова Вера Ивановна. Стоят: сын ученого Владимир Иванович, его супруга Татьяна Николаевна, другой сын ученого Всеволод Иванович, сотрудник И. П. Павлова В. В. Рикман.

Шоу и Павлов: их исключительное портретное сходство поражало современников.

будь, кроме запутанного комментария к самому себе, кроме собственной колеблющейся тени?

В своих замечательных предисловиях он создал непроходимые джунгли острых комментариев и догматических заявлений. Интересно читать эти предисловия и другие многочисленные его произведения, полные противоречий, и наблюдать, как он неизбежно уклоняется от какой бы то ни было мотивировки.

Если у него нет явного противника, он его изобретает. Совершенно таким же образом, как он избегал правдивых изображений вивисекции, предпочитая описывать каких-то воображаемых чудовищ глупости и жестокости, так из каждого явления, на которое он нападал, он создавал каких-то марионеток. И делал это не потому, что он нечестный спорщик, а оттого, что он неисправимый драматург. Бедность абстрактной мысли обеспечивает хорошее качество его пьес».

В этой своеобразной по жанру и крайне интересной статье Уэллса меня смутил тон некоторых замечаний в адрес Бернарда Шоу. «Быть может, — подумал я, — автор в полемическом задоре сгустил краски?» Но вот передо мной мемуары другого собеседника Шоу — бывшего посла СССР в Англии академика И. М. Майского. Советский дипломат, вспоминая свои встречи и беседы с Шоу, подтверждает отрицательное отношение великого английского драматурга к вивисекции, а заодно и к И. П. Павлову. Если для научных открытий необходимы опыты на животных, то лучше отказаться от самих открытий, считал Шоу.

Нет, не зря знаменитый фантаст предпочел великому драматургу великого ученого!

Г. МЕНДЕЛЕВИЧ