Техника - молодёжи 1968-07, страница 22

ПРОЗРЕНИЕ

НОБЕЛЕВСКИЕ ЛАУРЕАТЫ О СОВЕТСКИХ КОЛЛЕГАХ

Свежая, совершенно неожиданная мысль прозвучала в биологии осенью двадцать седьмого года. На третьем съезде зоологов профессор Кольцов впервые выдвинул гипотезу о матричном воспроизведении жизни, предсказал существование молекул наследственности, несущих все задатки будущего организма. Догадка была сверхфантастична, ни один биолог даже не помышлял в ту пору, что в недрах клетки упрятан готовый образец для всех ее белков — какая-то огромная саморазмножающаяся молекула.

И все-таки сбылось, на наших глазах подтвердилось прозрение Николая Константиновича Кольцова. Сколько ж счастливых идей выпало на долю этого человека! Белковый код и молекулы наследственности, рентгеновский мутагенез и создание новых форм жизни, управление полом... Кольцов умел схватить, понять, каким-то особым чутьем уловить шум надвигающейся эпохи. Он был ее предвестьем. Идеи, проблемы, научные направления, стартованные им в двадцатых годах, стоят теперь в центре внимания.

И везде — это был его главный принцип — Кольцов оставлял учеников. Генетик Серебровский увлекся животноводством, Сахаров ушел в селекцию гречихи, Астауров занялся тутовым шелкопрядом, Дубинин — кроликами, Малиновский — врожденными болезнями...

Если бы меня спросили, — сказал как-то Кольцов, — чем я занимаюсь, я ответил бы: занимаюсь теорией. а ученики выходят практиками.

И какими практиками! Летом двадцать второго года их работу оценил техасский профессор Герман Меллер, будущий знаменитый нобелевский лауреат:

— Я был поражен тем, что увидел в России Я ожидал гораздо меньшего, — заявил он корреспонденту. — Последние несколько дней я провел на

Профессор Николай Константинович Кольцов (1872 —1940), один из пионеров отечественной генетики.

генетической станции в Аниково, около Москвы. Я прежде даже не знал о ее существовании. И это оказалось только одним отделением института, руководимого профессором Кольцовым...

В Аниково Меллер впервые увидел генетические эксперименты на высших животных: кроликах, курах, свинках. Американцы работали тогда еще только с мухой дрозофилой, и Меллер сразу понял, какой важный шаг сделали советские генетики, как приблизились они к созданию новых пород крупных животных.

— У нас в Америке, — закончил он, — думали, что наука в России находится при последнем издыхании, но я убедился как раз в обратном... Русские опередили нас, американцы будут крайне заинтересованы результатами их работ. Такова была генетика в Москве летом двадцать второго года. Да и только ли генетика?

Вслед за Меллером Советскую Россию посетил Зелман Ваксман — американец, которому суждено было открыть стрептомицин. От Ваксмана ничего не укрылось: ни бедность наших лабораторий, ни тяготы будней. Он видел, как шестидесятилетний профессор Д. Н. Прянишников ходит пешком из Петровско-Разумовского, от самой Сельскохозяйственной академии до университета и, прочитав лекцию, таким же способом возвращается домой. Вернувшись в Штаты, американский профессор написал Дмитрию Николаевичу:

«Только после посещения вашей лаборатории, а также лабораторий других русских коллег, я понял, как много научный мир теряет оттого, что не знаком поближе с вашими исследованиями. Я'был поражен тем, что даже при теперешних условиях русские ученые остались на своем посту. Иностранный мир недостаточно знаком с русскими работами... Я буду прилагать все усилия к тому, чтобы ознакомить с ними всех, кто читает по-англнйски». «Я был поражен...» — не сговариваясь и Меллер и Ваксман произнесли эти слова. И то была, конечно, не формула вежливости, а самая естественная, самая искренняя оценка советской науки.

Много добрых слов слышали наши биологи — всего не перескажешь. И я закончу письмом Алексея Максимовича Горького Кольцову:

«Не редко н раньше в жизни моей приходилось мне, знакомясь с работой разума, восклицать: «Да здравствует разум!»... С гордостью могу сказать, что теперь я все чаще повторяю это восклицание, ибо кажется мне, что в наши дни и в нашей стране чудесная работа разума дает все более смелые, обильные и мощные результаты».

А. ШВАРЦ

|ы постепенно привыкли к ко* лоссальным масштабам строящихся электростанций. После Днепра и Волги, Ангары и Енисея нас, казалось бы, ничем не удивишь. И все же упоминание об Асуане вызывает у многих смешанное чувство восхищения и гордости за тех, кто творит это техническое чудо.

Асуанская плотина поражает не внешними эффектами — есть в мире плотины повыше и подлиннее. Но в этой стройке заложен большой социальный и даже, если хотите, общечеловеческий смысл. «Асуанская плотина для Египта — вопрос жизни и смерти. Построив ее, мы сможем оросить и сделать плодородными больше двух миллионов акров — от этого-то и зависит, будем ли мы умирать с голоду или выживем», — так говорил президент республики Несер в книге Дж. Олдриджа «Последний изгнанник».

В журнале № 7 за 1964 год мы уже писали о проекте Асуанской ГЭС, раз* работанной советскими специалистами из института «Гидропроект». С тех пор произошли большие изменения. Сооружение плотины почти завершено, Нильское водохранилище используется для орошения, а первые агрегаты дали ток. Всего 2 года осталось до того дня, когда гидроузел полностью войдет в строй. Наш корреспондент М* ВАЛАМУТЕНКО обратился к Герою Социалистического Труда, за* местителю министра энергетики и электрификации СССР А. АЛЕКСАНДРОВУ и попросил его рассказать о строительстве в Асуане.

Нил — единственная река Египта — играет важную роль в экономике страны. Вдоль его берегов живет более 99% всего населения. (Установлен даже своего рода мировой ре* корд — 770 человек на 1 км².) Остальная же огромная территория —• безжизненная пустыня с редко встречающимися оазисами. От Нила в полном смысле слова зависит судьба египтян, их благополучие и уровень жизни. Он кормит и одевает их, дает электроэнергию промышленным предприятиям. Но могучая река и причина многих бед. С незапамятных времен она держит людей в постоянном страхе перед наводнениями и засухами. Чтобы оградить свои жилища и поля, египтяне вынуждены были строить защитные дамбы, которые, словно гигантские заборы, протянулись вдоль обоих рукавов дельты на 900 км от Асуана до Каира. Но дамбы ненадежная преграда. Часто взбунтовавшаяся стихия сметала сооружения. Но бывало и наоборот. Уровень воды резко снижался, река уходила с возделанных полей, а безжалостное африканское солнце быстро приканчивало все живое, превращая нивы в иссушенные, растрескавшиеся пустыри.